Эта смелая мысль Андрея из Тенчина отчаявшимся и измученным, которым нечего было терять, пришлась по сердцу, как надежда на спасение.

Один Древицкий немного был ею недоволен, потому что предательским убийством гнушался.

– Нужно, по крайней мере, довести его до того, чтобы напал на кого-нибудь из наших. Будет легче на совести, а так напасть на безоружного…

– Разве защищать господина и короля не наша обязанность? – вставил Монжик, который вместе с другими уже облюбовал предложение Андрея из Тенчина. – Хоть бы пришлось умереть, однажды нужно выйти из этого омерзительного гнёта, в котором нас хуже холопов держат. Он оскорбляет, ругает, угрожает. Во дворе ни один из нас показаться не смеет, чтобы русины над ним виселицей не издевались, на которой его повесят. Ей-Богу, этого уже достаточно. Человек, может, снёс бы, жертвуя ради ран Господних, но смотреть, как он издевается над старым королём, волосы на голове встают дыбом. Этого уже достаточно!

– Достаточно! Слишком много! – начали поддакивать другие. – Святые слова! Задушить его!

Андрей из Тенчина сам удивился этому неожиданному согласию. Охота к действию ещё в нём возросла.

– Тихо! – воскликнул он. – Король не должен ни знать об этом, ни догадываться; нужно хорошо оглядеться, рассмотреть замок, созвать людей, разделить, где который лучше… и держаться кучкой! Этот пьяный сброд Свидригайллы нам не страшен, половина его сбежит, половину задушим. Когда мы запрёмся в замке, они чёрта с два нас достанут.

Древицкий уже также не отказывался.

– А еда? – спросил он.

Андрей из Тенчина усмехнулся и добавил:

– Ещё при жизни Витовта я хорошо осматривал и обходил верхний замок. Мне показывали, хвалясь, ресурсы, которые у покойного князя всегда были готовы на всякий случай. Их хватит хотя бы на год осады.

Все покачали головами, сопротивления не было.

– Значит, за дело, и смело! – воскликнул Тенчинский. – Пусть каждый идёт готовиться, смотрит, и думает только об этом. Оружие нужно снести в кучу, а то теперь оно валяется по комнатам там и сям, доспехи иметь готовыми. Один другому пусть мужества добавляет, не отбирает. Мы положим этому скоту конец, какой он заслужил. Заколем его, как вепря.

Они постепенно начинали расходиться, советуясь с Тенчинским, а для отвода глаз делились на пары, по трое и шли в разные стороны. Пан Андрей остался один с Древицким.

– Ну а с письмом что сделаем? – спросил подканцлер.

– Ах! – вздохнул Тенчинский. – Письмо – это ваше дело.

– Я отдал бы много лет моей жизни, – забормотал Древицкий, – чтобы можно было мне не писать и не запечатывать.

– Тут нечем помочь, вы должны! Приказ короля, – сказал Тенчинский. – Бедный старик был вынужден в неволе, нож у горла, такое письмо ничего не стоит. Свидригайлло его хочет, нужно ему им глотку заткнуть, пока иначе его не задушим.

Подканцлер начал прохаживаться по комнате, вздыхая и ломая руки. На стене висел образ Христа, который он постоянно возил с собой; он обратился к нему с душевной молитвой.

– Если бы нашлось какое-нибудь средство! – забормотал он, стоя перед Тенчинским. – Если бы у Заклики был разум и мужество…

– О! – рассмеялся Топорчик. – Ни одному из наших Топорчиков милостивый Бог понемногу ни в том, ни в другом не отказал. Родом петухи хохлатые… Только одним дал больше мужества, другим – ума. Тарло неглуп, а отвагой с ним сложно сравниться.

– Нужно дать ему, хоть в башмак или одежду зашив, второе, секретное, письмо к Бучацкому, – шепнул тихо Древицкий. – В нём можно поведать, что король по принуждению высылает приказ, но они ни слушать его, ни сдавать замков не должны.

– Ба! Это был бы хороший способ, – усмехнулся Тенчинский, – но вы знаете, что из нас ни одного не выпускают из замка, не обыскав карманы, не пощупав за пазухой. И башмаки готовы снять. Королевского посла с письмами не отправят, не обыскав его, не везёт ли какой измены. Бог знает, отпустят ли его одного. Наверное, ему охрану дадут.

Оба задумались. Тенчинский грустно улыбнулся.

– Милый Боже, – сказал он, – я всего в жизни ожидал, потому что для рыцарского человека всякие приключения, как рыбе вода, а такие перепитии, в каких мы тут оказались… мне никогда даже не снились.

Древицкий, который, как подканцлер постоянно имел дело с воском, заметил в эти минуты жёлтую толстую восковую свечу, лежавшую на столе. Взял её в руку и задумался, поворачивая во все стороны.

Тенчинский молча глядел на него.

– Что вы думаете? – спросил он.

– Что я думаю? Гм! – ответил канцлер. – Думаю, что, если бы я эту свечу разрезал, вложил в неё письмо, склеил её хорошо обратно, чтобы было не видно, и дал её Заклике на дорогу, чтобы светил себе вечерами в постоялых дворах… Гм? Что вы скажете?

Андрей из Тенчина обхватил его от радости обеими руками.

– Я с воском дело не имею и обходиться с ним не умею, – воскликнул он, – но если нужна моя помощь, говорите! Я готов хоть зубами свечу грызть.

Древицкий, не дожидаясь, уже достал нож, разрезал пополам свечу.

– Однако нужно сказать Заклике, – добавил он со смехом, – чтобы не очень жёг свечу и отдал её в руки самому Бучацкому[1].

Они ещё стояли так, склонившись, у стола, работая со свечой, когда вошёл Заклика.

– Ну, – воскликнул он от порога, – у меня есть уже повозка и подвод, знаю, что со мной будет попутчик, и какой. Его прислал Свидригайлло, чтобы под страхом смерти завтра были готовы письма. Мне добавили такого же пьяницу, как он сам, только ещё более тугой головы… князя Михаила Бабу.

– Ну, а ты баб всегда любил, – рассмеялся Тенчинский, – для тебя это в самый раз. Бог тебя справедливо наказал. Вот тебе – баба!

– Мне его уж показывали, – добавил Заклика, – и говорили о нём. – Всю дорогу будет ужасно пить и покоя мне не даст, потому что, я слышал, болтает, когда пьёт.

– Тем лучше, когда башку зальёт, – прервал Тенчинский. – При пьяном трезвый всегда пан, хоть бы тот и князем был.

– Князь Баба поможет тебе охранять королевское письмо, – доложил Древицкий, обращаясь к нему. – Можешь его доверить ему, лишь бы ты мою свечу довёз целой.

– Свечу? – спросил удивлённый Тарло. – Какую свечу?

– Вот эту, которую я дам тебе на дорогу, – сказал подканцлер, показывая, – помни, её не жечь, а пану Бучацкому как можно скорее отдать её в руки, прежде чем… прочитает письма… Понимаешь?

Древицкий улыбнулся. Заклика поглядел и увидел на столе уже много выскобленного из середины воска и приличное отверстие, сделанное в ней. Об