– Не бойтесь, – сказал он, – свеча доедет, лишь бы я живым на место попал. Буду её при себе держать – хотя бы на сердце.

– Ты доедешь целый и невредимый, не бойся, – сказал Тенчинский, – Баба будет бдить над тобой. Ты везёшь слишком важные письма для них, чтобы за тобой в дороге не присматривали.

Когда Тенчинский с Закликой вышли, подканцлер закрыл комнаты на ключ, перекрестился, прося у Бога помощи, и сел сначала писать это таинственное письмо к Бучацкому, чтобы было готово и хорошо спрятано в свечу, пока ему не помешают.

Едва он успел это сделать, когда постучал каморник, высланный королём, и спросил, был ли написан и запечатан приказ к Бучацкому. Ему не терпелось удовлетворить безумного брата и избавиться от преследования.

Подканцлер со вздохом достал из мешочка печать и, поцеловав её, точно просил прощения, что должны её использовать для такого акта, поставил на верёвке, висевшей на пергаменте.

Ягайлло ждал, то и дело спрашивая, беспокойный, уставший и встревоженный.

Он слишком хорошо знал Свидригайллу, чтобы пренебрегать его угрозой. Было достаточно, чтобы к гневу, который имел в сердце, он подлил старого мёда, и прибежал в замок разъярённый; король не мог быть уверен, что останется живым, а о сговоре своих защитников не знал.

Тяжело ему было отказываться от Подолья, он знал, что за это будет терпеть серьёзные упрёки от епископа и польских панов, потому что земля была текущей мёдом и молоком, всего было в изобилии, но он должен был спасать жизнь.

Ему приходило в голову, что он был сам виноват, предприняв это несчастное путешествие, несмотря на просьбы и предостережения жены. Тогда боялись только Витовта, никто не мог предвидеть, что гораздо более серьёзная пытка ждала Ягайллу от брата, которого любил, которого жалел, из любви к нему жертвуя ему Литву.

Он обвинял других, но обвинял и самого себя, потому что епископ, уезжая, уговаривал его вернуться; он очень обижался на польских панов, что не спешили с освобождением и, выдав его в добычу, покинули.

С этими мыслями бедный король, не в силах теперь выехать на охоту, потому что его бы не выпустили из замка, да и нужно было опасаться засады, почти целыми днями лежал в кровати. Тогда приходил кто-нибудь из его придворных, остановливался перед ним и должен был рассказывать обо всём, что слышал, видел, а иногда потакать жалобам короля.

Чтобы развлечь уставшего, с утра, начиная с погоды, с поля, какое представлялось охотникам, ему должны были постоянно рассказывать то, что приходило в голову: что делали люди, о чём болтала челядь, какое будущее предсказывали и тому подобное.

Никто не сделал движения, не вышел, не вернулся, чтобы король не спрашивал, не подзывал и не велел подробно рассказывать ему о малейших делах. Его всё интересовало, но больше всего Свидригайлло и его товарищи, их пиры, драки, гнев князя и преступления, какие он то и дело совершал.

Он отправлял на разведку, подслушивать, был любопытен, и это его развлекало. Из всего, что слышал, он по-своему извлекал успокаивающие прогнозы.

На другой день, как объявили, Заклика с князем Бабой должен был выехать в Каменец. Поэтому он пришёл попрощаться с королём и за письмом, которое, обёрнутое в шёлк, уже ждало рядом, а рядом кошелёк на дорогу.

Вид Заклики произвёл на Ягайллу неприятное впечатление, хоть спешил его отправить. Бормоча, он отдал ему то, что предназначил, благословил на дорогу и добавил в конце:

– Скажи Бучацкому ради Бога живого, пусть сдают замки, речь о моей жизни.

Итак, Тарло с одним явным письмом, другим, спрятанным в свече, в сопровождении князя Бабы двинулся в Подолье.

Он должен был пойти попрощаться к Свидригайлле, который велел прочитать ему письмо с печатью, а Бабе сурово велел поспешить.

В этот день у брата уже не было времени, чтобы напасть на Ягайллу, оставил его в покое, хотя постоянно бдил и ждал.

Вечером один из челяди прибежал с удивительной новостью, что своими глазами видел прибывшего из Польши бывшего королевского каморника Хинчу из Рогова; но люди Свидригайлло схватили его сразу у ворот, обыскали до рубашки, ища письма, и, ничего при нём не найдя, отвели к самому князю.

Воспоминание о Хинче на мгновение омрачило лицо короля, но в то же время пробудило любопытство, откуда он там взялся и что делал. Поэтому Ягайлло беспокоился, раз за разом спрашивая, что стало с этим Хинчей.

Доносчики говорили правду, потому что действительно Хинча из любви к королю и заботы о нём отправился добровольцем, не только, чтобы принести новости из Кракова, но он вёз Свидригайлле папские письма, кои тайно должен был отдать епископу. Их уже не было с ним, когда у ворот его обыскали.

После долгого ожидания и напрасных усилий на разведке, наконец Хинча появился в замке, страшно измученный дорогой, а больше, может, аудиенцией у Свидригайллы.

Когда его привели, король даже с кровати поднялся, на которой лежал, и сел.

– А ты тут откуда? – сказал он быстро и невнятно. – Кто тебя послал? С чем? Говори!

Хинча едва успел поклониться королю. Он был взволно-ван его видом, потому что, несмотря на то, что Кракове знали о тяжёлом положении Ягайллы, он не ожидал его найти таким измученным и подавленным. Он тяжело вздохнул.

– А! Милостивый государь! – воскликнул он. – Меня никто не посылал (не хотел признаться, что привёз письма). Начали у нас рассказывать, как тут, в Литве, с нашим королём очень плохо, поэтому я приехал добровольно, – не пригожусь ли на что? Но Боже мой милосердный! У меня и в голове не было, что наши оказались тут в такой жестокой неволи.

Он схватился за голову. Король, глядя на него с любопытством, вздыхал.

– Как дела в Кракове?

Хотя Хинча там был, и в этом боялся признаться, чтобы, рассказывая о дворе, не пробудить каких-нибудь подозрений. Он ответил, что только из слухов знает, что там все здоровы и с грустью ждут господина.

– Когда ты сюда приехал, тебя обыскивали и расспрашивали? – спросил он дальше.

– Мало того, что у меня в саквах всё перевернули, – сказал Хинча, – казалось, что внутрь меня хотят заглянуть… чуть брюха не распороли. Потом меня отвели к князю, чтобы я выслушивал его выдумки и брань.

– Он сам тебя спрашивал? Что ты ему сказал? – прервал король, наклоняясь к нему, чтобы лучше услышать ответ. – Меня притащили в Гастолдов дом, – говорил, приблизившись, Хинча. – Длинная комната, стол во всю длину, лес жбанов. Князь у одного угла, дружина вокруг, а