Даже несмотря на то, что милорд был единственным человеком на свете, поистине обладающим властью над моей волей, я постоянно пыталась выйти из-под его влияния. Пусть милорд и будил во мне страх более древний, чем все, с которыми мне пришлось познакомиться за мою недолгую жизнь, я продолжала бороться за право оставаться собой. Проникая в мои мысли, он подавлял мою волю, заменяя ее своей, но я не сдавалась, и умудрялась наносить ответные удары. Так что капли крови на мостовой по сравнению с волей милорда не могли меня испугать.

Те рубиновые капли так и остались в моей памяти навсегда, и в тот момент я вполне оценила слова Мастера о неспособности людей понимать и принимать жертвы. Когда страдает собственная шкура, подобное знание приходит само собой. В человеческом отречении от себя во имя общей цели и общего блага нет полумер. Ты либо отрекаешься, либо нет. И фанатичная преданность идее не порождает ничего, кроме крови, боли и смерти. И потому стремление каждого живущего на этой земле оттяпать кусочек моей шкуры, уже не вызывало ироничной улыбки, как раньше. Но где-то в глубине души я знала, что не верю в отречение и в героев. Я также не верила фанатикам веры или борцам за идею, потому что слишком легко они жертвовали другими людьми. Для меня же значение имело самопожертвование и возможность сохранения человеческих жизней любой ценой. Я боролась за жизни и не считала возможной чью-то смерть даже во имя «всеобщего блага»…

Анжей помог мне взобраться на коня, и я была ему благодарна. Слабость, как запоздалая реакция на произошедшее событие, вдруг охватила тело, и после ног мне отказали в силе и мои руки. В замок милорда мы вернулись в полном молчании и даже за ужином Анжей не сказал мне ни слова. Наступившую ночь я наконец-то проспала без сновидений и встала довольно поздно, словно для того, чтобы выспаться, нужно пережить маленькое покушение на свою жизнь.

Мое настроение было прекрасным, когда я спустилась во владения дядюшки Кэнта, надеясь на что-нибудь вкусненькое, ибо на завтрак я уже безнадежно опоздала, а до обеда боялась не дотянуть. Надо признать, я всегда получала удовольствие оттого, что он находил для меня немного времени в редкие минуты моих посещений, когда милорд отсутствовал в замке, и моего официального присутствия за огромным обеденным столом совершенно не требовалось.

Мне нравилось смотреть, как во владениях дядюшки Кэнта в печах зажигали огонь, и кухня наполнялась людьми и суетой. Все что-то делали, куда-то бежали, а я обычно сидела на излюбленном табурете с высокими ножками и испытывала их на прочность, периодически постукивая то левой, то правой стопой. Я предоставляла своим «задним лапам» полную свободу, забыв об условностях, и мои пятки постукивали о ножки табурета в такт очередной песенки в исполнении дядюшки Кэнта. И я старательно подпевала ему, безнадежно фальшивя, ибо чего-чего, а петь я не умела никогда.

Это может показаться забавным, но на кухне я чувствовала себя не принцессой, а маленькой девочкой, ожидающей очередного лакомства, но слишком вежливой, чтобы прямо об этом попросить. Сам же дядюшка Кэнт, не переставая пробовать свои многочисленные готовящиеся блюда, одновременно пытался обучить меня премудростям их готовки.

Следует признаться, что большая часть его откровений влетала в одно мое ухо и с таким же успехом успевала вылететь из другого прежде, чем услужливая память записывала его рецепты в свой актив. Но это не мешало нам обоим, хотя я всегда подозревала, что дядюшка Кэнт давно обо всем догадался, но просто не мог остановиться, потому что единственным и по-своему благодарным слушателем была только я. В любом случае, мне нравилось слушать мурлыканье нашего шеф-повара, смотреть на его ловкие руки и беззастенчиво пользоваться его благосклонностью, поглощая кулинарные шедевры раньше, чем они выставлялись на обеденный стол.

Как и всегда, я устроилась на табурете и выклянчила для себя огромный кусок мясного пирога и кружку зеленого чая. И глядя на то, как я расправляюсь с пирогом, дядюшка Кэнт обеспокоенно произнес:

— Вам не следует ездить по городам Элидии без надежной охраны, принцесса. Вчерашний день мог плохо закончиться для вас. Анжею следует лучше исполнять свои обязанности или за его жизнь я не дам и старого половника. Вы могли погибнуть и Анжей лишился бы головы!

— Но Анжей спас мне жизнь! — Искреннее возмущение отразилось в моем голосе.

— Прежде всего, милорда заботит ваше благополучие, а не подвиги Анжея во имя долга и спасения вашей жизни. — Он уверенно кивнул мне, а затем вернулся к дегустации рыбного супа.

Его слова о заботе милорда как-то не впечатлили меня, и дядюшка Кэнт это заметил и продолжил:

— Разные слухи гуляют по стране, Лиина, а милорд не скрывает своего отношения к вам даже от личной гвардии, не говоря уж обо всех остальных обитателях замка.

Нельзя сказать, что я совершенно не понимала его беспокойства. После того, как ночной спуск милорда с моего балкона не остался незамеченным, даже Грэм проявил тревогу. Другое дело, что меня это не волновало. Моя репутация не заботила меня никогда и мне было глубоко безразлично, кто и что думает обо мне или моих отношениях с милордом.

Но с дядюшкой Кэнтом хотелось быть откровенной, и не только его возраст был тому причиной. Он не был в свите милорда, если можно так выразиться. Дядюшка Кэнт служил ему, но не личная преданность была причиной этому. Он служил главным поваром еще при жизни родителей Рэймонда и был искренне привязан к юному принцу. Более того, когда Кэнт узнал от меня, что Рэймонд жив, его неожиданное спасение он сразу и навсегда связал с моим именем.

В любом случае чисто женское любопытство после слов, касающихся чувств и отношений, стремительно вырвалось наружу:

— А что еще говорят в Элидии о милорде и обо мне?

Кэнт улыбнулся мне снова, чуть снисходительно, словно прощая мое любопытство и несдержанность, а заодно и грех чревоугодия в виде любви к сладкому, вкусному, новому и необычному.

— В основном, обсуждают вашу внешность и глаза в особенности. Люди говорят, что они способны заглянуть в самое сердце человека и увидеть тайные мысли и сокровенные желания. Признаться, я этого не замечал, однако они обладают удивительной способностью менять свой цвет в зависимости от вашего настроения и даже погоды. При свете огня и солнца они становятся зелеными, в ярости и гневе — темно-коричневыми, а при любопытстве и хорошем настроении — серо-голубыми. Милорду нравится смотреть в ваши глаза,