что долго их дисциплина продолжаться не может. Сомневаюсь, что за столь короткое время умудрился обучить биться в строю тех, кто поколениями усваивал культуру сражения отрядом на отряд. Тем более лагриканцы воины, а не солдаты. Как только начнётся обстрел, то вся их дисциплина сразу пойдёт коту под хвост.

Через несколько минут наконец заговорили пушки. Их слова, вырывающиеся из открытых чугунных ртов, звучали словно приговор, который было невозможно обжаловать. Артиллерия рявкала, выпуская из стволов искрящиеся бомбы, огнём вырывая клочки плоти опустившейся тьмы. Ядра летели, обещая противнику только смерть и забвение. Бомбы, влетая на заранее определённые позиции, разрывались в темноте красивыми огненными цветами, поднимающими в небо куски грязи и оторванные части тел воинов.

Пушкари работали профессионально, рассеивая плотный строй врага. Как только появились первые потери, их плотный строй полностью исчез, и воины сразу же рванулись вперёд, желая как можно быстрее достигнуть наших позиций. Разбуженные грохотом артиллерии пехотинце быстро поднимались из траншей, выстраиваясь в растянутую цепь. Выходило, что бойцы смогли развернуться всего в две шеренги, полностью перегородив возможности противника вырваться из долины, в которую они сами себя загнали. Наш строй был слишком жидким, к тому же Аяк, то-ли по своей глупости, то-ли заранее спланировав свои шаги, но он умудрился практически нейтрализовать опасность от обстрела из аркебуз и карабинов.

Потому-то моим стрельцам удалось сделать всего один выстрел в темноту, после чего присоединиться к остальной пехоте, подкрепляя и без того не самые сильные фланги. Конечно, они не были ровней для моих латных ратников, но их полупики могли если не остановить прущие тучи вражеской пехоты, то хотя бы удержать.

Наконец противник достиг наших рядов и началась настоящая рубка. В темноте было практически невозможно командовать подразделениями, а потому оставалось положиться на навыки моих воинов, которые практически вслепую бились строй на строй. Радовало, что ратники сражались как единый организм, разя лагриканцев алебардами и пиками. Их бронзовые доспехи были большими, тяжёлыми и неповоротливыми, из-за чего аборигены значительно уступали более мобильным сурам, защита которых была намного удобнее и способной выдержать мощные удары тяжёлых копий лагриканцев.

Две армии, уперевшись в свои позиции, обменивались быстрыми ударами, но вместе с тем два армии ни наш шаг не отступали от своих позиций. Я же наблюдал за вялотекущим сражением с высоты одной из десятка артиллерийских батарей, пытаясь придумать как нам необходимо поступать, чтобы сражение закончилось как можно быстрее и в нашу пользу. Ещё можно было бы худо-бедно обстреливать туземцев из пушек, если бы не плотные тучи, затянувшие небо и не позволяющие проникнуть хоть одному лучу, отражающемуся от луны.

Неожиданно в паре сотен метров от сражающихся войск один за другим появляться яркие огни. Пока я пытался осознать зачем Аяку такое странное освещение, то вдалеке затренькали тетивы из жил, а небо закрылось тысячами овеянных огнём стрел. Похоже было, что Аяка вовсе не волновали потери от «дружеского огня» и лучники разили в белый свет как в копеечку. Тысячи стрел врезались в землю под ногами, щёлкали о броню и влажно вонзались в незащищённые тела. Толку от такого обстрела было немного, ведь множество из пущенных снарядов либо просто падали, не достигнув цели, либо попадали в самих лагриканцев. Впрочем, для нашей страны эти горящие костры были словно красные тряпицы для разъярённых матадорами быков. Артиллеристы поняли, что нужно делать, когда я её не успел вобрать воздух в грудь для приказа. Сразу же стали заряжать в прожорливые стволы картечь. Двести метров дистанцией было плёвой и потому пушки вскоре выплюнули тысячи округлых тяжёлых шариков картечи.

Картечь – снаряд страшный. Тысячи злых, раскалённых пороховым огнём шариков летели вперёд, создавая в полёте безумный свист. Свист тысяч маленьких шариков вызывал первобытный ужас и желание зарыться в каку-нибудь нору, чтобы уберечь свою драгоценную шкуру ведь каждый из шаров с лёгкостью мог пробить даже защищённую кирасой грудь или живот, сплюснуться от удара, смешать все внутренний органы во вкусный кровавый коктейль, после чего вылететь из спины, забрызгав всех стоящих сзади кровавым коктейлем. Вот это и произошло с обстреливающими моих солдат лучниками. Залпом из пятидесяти стволов их просто смешало с землёй, превратив в не самую вкусную кровавую кашу. Они едва успели заметить всполохи, вылетающие из стволов пушек и никак бы не смогли хоть где-то укрыться от обстрела. Картечинам хватило всего лишь секунды, чтобы значительно сократить численность противника и добавить нам больше работы по выкапыванию могил.

Аяк понял, что его неожиданный удар не успевших отдохнуть воинов не смог возыметь успеха и над полем схватки раздался сигнал к отступлению. Это был странный странный, издаваемый будто птицей, прибывшей прямиком из Преисподней. Звук заставлять покрыться холодным потом даже кости, но мои ратники, привыкшие преодолевать даже самые тяжёлые испытания, не сдвинулись с места. Конечно, можно было погнаться за отступающим врагом и наверняка нанести ему потери, но я не давал команды к наступлению, ожидая от юного императора новый неожиданный ход.

Однако же его не последовало. Лагриканцы просто отступили назад к своему временному лагерю. Я ещё подержал немного своих бойцов, но затем просто позволил им вернуться на отдых, ведь до рассвета ещё оставалось пару часов, поскольку скоротечная схватка не заняла и часу.

Только с рассветом стали понятными потери Аяка. В своей неожиданной атаке он потерял не меньше пары тысяч воинов, часть из которых оставалась ещё живыми, когда мы их отыскали, но из милосердия единственное что мы могли сделать для них, так это лишить мучений, пробивая мозги через глазницу.

Что же касается выживших, то они остались на месте, ужавшись в своё походном лагере. Шатры их стояли столь близко, что можно было с лёгкостью расстрелять лагерь, нафаршировав противника чугуном и свинцом. Однако я не спешил устраивать геноцид лагриканцев. Подобравшись на безопасную дистанцию, я стал замечать, как аборигены собираются отступать обратно в горы. Этого нельзя было допустить.

Я стянул с пояса небольшой, но отвратно воняющий мешочек и стал вальяжно, но аккуратно подпаливать затравочный шнур, торчащий из горловины мешочка. Шнур стал быстро разгораться, и я кинул мешочек на землю, полностью переключив своё внимание на горы. Вскоре огонь добрался до содержимого мешочка и повалил густой рыжеватый дымок. Дымное облако было видно на многие сотни метров или даже километров.

Отправленные на горы воины тоже заметили поданный мною сигнал и ответили морганием при помощи бронзового зеркальца. Несколько отразившихся лучей вызвали у меня улыбку, и я стал выжидать исполнение моего приказа.

Долго ждать не пришлось. Прошло всего