Два часа Патрик рассказывал ей о тех изменениях, которые миссис Мак Викар устроила в Доме Гуриели. Она потребовала все материалы, касающиеся парикмахерского салона, и Патрик должен был попробовать на себе все шампуни, краски, лосьоны и даже кремы для лица. «Все, что подходит для женщин, должно идти на пользу и мужчинам», – все время повторяла Элинор. Патрик со смехом описывал, как его лицо побелело от одного крема, покрылось прыщами от другого и, наконец, вернулось в прежнее состояние после третьего. Надев очки, Мадам внимательно изучила лицо Патрика и заключила: «Ни лучше, ни хуже. Вам нужно еще поработать». Потом он рассказал ей, что Дом Гуриели теперь предлагает клиентам сеансы массажа и даже сауну. В общем и целом, она казалась довольной отчетом, но все же мечтала только о том, чтобы продолжить работу.

В компании преданных родных ей было скучно. «Я знаю, что они здесь из чувства долга, и к тому же они не могут рассказать мне ничего хоть мало-мальски интересного». Она попросила Патрика приходить к ней каждый вечер после работы. Чтобы как-то ее успокоить, вокруг кровати было расставлено множество телефонов и печатная машинка. Несколько секретарей приходили посменно, чтобы печатать послания для курьерской почты, которые она диктовала своим дребезжащим голосом. Потом она очень уверенно назначила Патрика ответственным за рекламу Дома Гуриели; оказывается, она уже обсудила это с миссис Мак Викар, и та согласилась.

Патрик О’Хиггинс связался с прессой и устроил огромную шумиху вокруг открытия Дома Гуриели. Незадолго до этого важного дня Мадам, все еще находясь на больничной постели, отдала строжайшее распоряжение, чтобы вся семья присутствовала на церемонии. Даже князю, который относился к проекту с прежним негодованием, было велено прийти.

Собралось более двухсот приглашенных, в числе которых были самые известные люди. Мадам выбрала для открытия четверг, потому что «середина недели – всегда лучшее время. Большинство модников устраивают своим слугам выходной именно по четвергам, а им самим ничего не остается, как пойти на вечеринку». В половине седьмого в бутике уже собралась толпа. Патрик старательно исполнял свои обязанности – принимал гостей, развлекал их и знакомил друг с другом, как вдруг сердце его замерло. Он заметил Хелену, скрывавшуюся в толпе за головами, шляпами и перьями. Он с трудом пробился к ней и увидел перед собой очень пожилую даму, всю в морщинах, совершенно счастливую оттого, что ее трюк удался.

– Признайтесь, что вы удивлены!

– Но Мадам, вам нельзя вставать с постели!

– Я все прекрасно понимаю и отлично подготовилась, – ответила она, показывая на мужчину и женщину, которые поддерживали ее под руки: врача и сиделку.

– Праздник просто чудесный, но доктор настаивает на том, чтобы я немедленно вернулась в больницу. Пока я еще не ушла, устройте-ка мне тарелку с лососем, больничная еда просто омерзительна. (Она не осмелилась при своем враче попросить холодной водки, но Патрик знал, что она умирает от желания выпить рюмочку.)

* * *

Через некоторое время Хелена покинула больницу и предложила Патрику вернуться работать к ней в компанию. Она считала, что у «Гуриели» не было будущего.

Она решила поехать в Европу, но Патрик О’Хиггинс на это раз должен был остаться. С ней отправилась Глория О’Коннор. Она регулярно посылала ему открытки с указаниями по работе и советами беречь здоровье. В начале сентября, даже не дождавшись начала показов модных коллекций, Хелена поспешно вернулась в Соединенные Штаты. Поездка оказалась кошмарной. Князь настоял, чтобы они провели август в Венеции, где «все время пахло тухлой рыбой». Она вернулась одна, потому что князь по своей старой привычке поплыл на корабле. И ни слова о Глории! Она пригласила Патрика провести выходные в Гринвиче и попросила Малу встретить ее в аэропорту.

На выходных Патрик узнал, что Глория осталась в Венеции. «Нашла себе там кавалера, подвела меня. После обеда нам нужно будет серьезно поговорить. У меня большие планы».

Прошел обед, многочасовая партия в бридж, разбор чемоданов. Патрик заметил среди прочего семь рисунков Хуана Гриса в чехле для одежды, одного Пикассо периода кубизма, завернутого в старую шаль, и серию литографий Матисса, которых защищали от пыли старые тряпки. После плотного ужина Мадам решила поговорить с ним «с открытым сердцем». Правда, ее уже сильно клонило в сон.

«Я собираюсь закрыть “Гуриели”, а миссис Мак-Как ее там должна уйти. Вы могли бы вернуться ко мне! Этим летом я сделала ошибку. Глория – хорошая девочка, но мне нужен человек, который печатает на машинке, знает мои привычки, который…» – и тут она заснула. Он тихонько накрыл ее одеялом и вышел на цыпочках из комнаты.

Патрик вернулся в Нью-Йорк тем же вечером, совершенно потрясенный.

Между Мадам и Патриком снова воцарилось полное согласие. Снова все сотрудники компании слышали только: «Спросите у Патрика. Скажите это Патрику. Патрик лучше знает…» Он снова был в милости.

Осенью 1955 года дела Мадам шли прекрасно. Она приехала в Париж с Патриком, а Арчил должен был присоединиться к ним позже – он как всегда отправлялся в путь на корабле. Но он не приехал.

Той ночью Патрика разбудил телефонный звонок из Нью-Йорка. Гарольд Вейлл, адвокат Мадам, говорил очень быстро и резко. Он спросил, спит ли уже мадам Рубинштейн. Патрик ответил утвердительно, и тогда строгий голос сообщил ему, что князь Арчил Гуриели только что скончался от сердечного приступа в своей квартире на Парк-авеню.

Рано утром Патрик позвонил Эммануэлю Амейсену, который сразу же приехал. Мадам еще спала, а они пытались продумать, как лучше сообщить ей эту новость. Когда она позвонила на кухню, чтобы принесли завтрак, Эммануэль предложил, что он сам отнесет ей поднос. Эжени отказалась, потому что Мадам могла испугаться.

Через несколько минут Эжени вернулась очень взволнованная: Мадам видела кошмарный сон, в котором «князь умер и лежал в роскошном гробу, обитом белым шелком». Она хотела видеть Патрика.

Он глотнул коньяка и пошел к ней. Плачущим голосом она рассказала ему свой сон, а он, не в силах пошевелиться, молчал и смотрел в сторону. И тогда она догадалась. Хелена издала тихий стон, потом еще и еще, и, наконец, стоны превратились в громкие крики. Эжени и Эммануэль вбежали в комнату и постарались утешить ее.

– Он умер без страданий, скончался скоропостижно.

Патрик сидел на краю кровати и легонько гладил ее руку, комкавшую простыню. Время от времени она вопрошала сквозь рыдания:

– Что делать? Что же мне теперь делать?

Патрик предложил немедленно вернуться в Нью-Йорк. Она отказалась. Как же так? Она даже не хочет присутствовать на похоронах? Заливаясь слезами, Хелена прибавила:

– Он уже все равно умер, зачем тратить лишние деньги?

Патрик чуть не поперхнулся. А Мадам продолжала:

– Я уже стара, скоро настанет и мой черед… Подумайте только, какой это будет для меня шок, сколько сил я потрачу… Это может просто убить меня раньше времени!