слово в такой степени неприличное, что звучать оно могло разве что среди забулдыг в самом дешёвом кабаке.

– А это кто? – спросил Дункан также шёпотом заговорщика, не понимая значения услышанного слова.

– Он поймёт, а тебе рано. Ты, главное, так ему и скажи, как я говорю, и в глаза смотри. А начнёт орать – скажи, что папе расскажешь, кто он.

Толпа, толкаясь, потянулась внутрь кирхи за личным благословением прелата.

– Мама говорит, что мне не нужно тебя слушать, – румяное личико Дункана стало по-детски серьёзным. – Ты р-р-р-ругаешься.

– Зато это правда, – парировало Дитя. – Вот увидишь, скажешь ему это, и он отвалит. А если нет и полезет снова, мне скажи. Усёк?

– Рене Блэйк, извольте объяснить?! – раздался у самого уха резкий взвинченный голос, до такой степени неприятный, что его захотелось отогнать от себя, как налетевший рой слепней.

За спиной наследников трона в окружении мрачной, скрывающей лица за масками, охраны стояла Улисса Абертон и смотрела на внуков так, будто они соревновались, кто попадет святой Гуннильде плевком прямо в лоб.

– Бабуля? – отозвалось Дитя с ироничной небрежностью, которую часто позволяло себе в общении со старшими. – Уже закончили молитву? Да, я вижу, как из ваших добрых глаз струится тёплый свет смирения и желание служить.

– Молчать! – оскалилась, как собака, оскорблённая леди Аранских холмов. – Изволь обращаться ко мне по титулу, несносный ты ребёнок! – И добавила, чётко выговаривая каждое слово, будто обращалась к идиотам: – Извольте объяснить, почему вы оба до сих пор не прошли в кирху?

Дункан мышкой юркнул за ногу Ночной Гарпии.

– Как, и без «пожалуйста»? – Дитя напустило на себя уязвлённый непозволительной фамильярностью вид.

– Да как ты смеешь!

– Ох, ладно-ладно, понимаю. А зачем, извольте спросить, ваша светлость?

Насмешливый тон, с которым Дитя обратилось к прабабке по титулу, как и ожидалось, привёл Улиссу в настоящее осатанение, и она, не привыкшая сдерживать свои порывы, отвесила Дитя сочную оплеуху.

Ничуть не удивлённое поворотом событий, Дитя растёрло ушибленную пощёчиной щеку и засмеялось. Ни охрана старухи, ни Ингемар не двинулись с места; впрочем, по сконфуженному виду второго было видно, что он не разделял методы воспитания своей хозяйки.

– И как тут не согласиться?

– И ты находишь это смешным? – прошипела Улисса, горбясь, как гусеница, и одаривая Дитя ещё одним испепеляющим взглядом. – Твоё поведение возмутительно! Немедленно идите в кирху оба, я сказала!

– Пойдём, Ройс, – с жаром зашептал испуганный гневом Улиссы Дункан и потянул Дитя в сторону храма. – Пойдём!

– Бабуля, когда же вы наконец умрёте?

– Быстро!

– Мне и здесь неплохо, – объявило упрямое создание, не дав брату сдвинуть себя с места, за что получило ещё одну пощечину, гораздо сильнее первой, которая мгновенно стёрла с его лица даже намёк на улыбку.

– Дрянь! – Улисса достала из тайного кармана в полах широкой юбки платок и вытерла испачканные краской пальцы. – Я всё расскажу Теабрану о твоём поведении, – шипела она сквозь зубы, оттирая грязь, будто только что раздавила жирного жука. – Всё расскажу! Дрянь, отребье проклятого рода! Я всегда говорила Теабрану, чтобы не смел портить кровь своих наследников грязной кровью твоей сучки-матери! Но он упёрся! О, любовь! А всё потому, что эта мерзкая гадина его околдовала! Заворожила моего внука! Была бы моя воля, я бы отправила на костёр всей Блэйков до последнего младенца, ах!..

Сдача была такой быстрой и звонкой, что даже статуя Гуннильды, казалось, зазвенела, как огромный каменный камертон. Леди Улисса вдруг схватилась за онемевшую от резкой боли щёку и свалилась на плитку площади, утонув в облаке вздутых пышных юбок.

– Что?.. – хватал воздух безгубый рот. – Боже! Убивают! На помощь!

Ингемар, растолкав безликих стражей, отпихнул Дитя к статуе святой и приставил к безупречному подбородку баселард. Повинуясь не разуму – инстинкту, безликие со свистом повынимали из ножен длинные наточенные мечи.

Реакция Дитя оказалась мгновенной. Блеснуло лезвие фалькаты. Мгновения, секунды – и вопящая, как стадо свиней, от испуга толпа расступилась. Оба безликих с разрубленными пополам масками в неестественных искорёженных позах упали к покрытым жирными брызгами ногам святой Гуннильды. Ингемар, обезоруженный, сжимающий глубокий порез на плече, стоял на коленях, готовый принять последний удар занесённой над его головой фалькаты. Ричард загородил собой сестру. Рядом плакал, спрятав лицо в ладошки, Дункан. Улисса, напуганная, как корова на бойне, вопила и взывала к небесам. Тысячи глаз были обращены на лужи крови и вспоротые тела.

– Чудовище! Ты чудовище! – надрывала надсаженную криком глотку старуха.

– А ты только что это заметила, да?

Всклокоченные испачканные кровью волосы больше не переливались тёплым золотом на солнце, атласный белый подбородок окропляли мелкие алые капли, потемневшие глаза отливали сталью.

Сбежались все: Алмекий, Корбелы, камергер. Напившаяся крови фальката устремилась снова в ножны.

– Кровь?

– Что случилось?

– Откуда кровь?

– Вы ранены?!

– О, боже!.. Стража!!

Алмекий помог Улиссе встать.

– Чудовище! – рыдала леди Адельхейда, указывая наказующим перстом в сторону Дитя. – Взять! Заковать! Ты ещё об этом пожалеешь! Тварь! Гадина! Отребье! Проклятое дитя! Отребье проклятого рода!

– Да пошла ты, старая шлюха, – залитое кровью лицо Дитя вдруг обрело выражение пресыщенного насилием удовольствия. – А ударишь Дункана ещё раз – я сверну тебе твою куриную шею.

– Уберите, – прошипела униженная леди Улисса Ингемару. – Во дворец, немедля! В клетку!

Но никто не двинулся с места.

– Уберите отсюда эту дрянь!

Видя, как никто из всей многотысячной толпы свидетелей не решается исполнить волю бабушки короля, Дитя расплылось в зловещей улыбке. Оно сдуло с взопревшего лба белокурую прядку, подошло к Ингемару и помогло ему встать на ноги.

– Бабуля очень просит, – стальные глаза смотрели на Огненосца будто из другого измерения. – Нельзя её разочаровывать. Пойдём.

Униженный разрешением Дитя увести себя под конвоем, Ингемар кивнул победителю. Они развернулись и пошли в сторону дворца, сопровождаемые исполненными ужаса взглядами.

– Чудовище, – продолжала шептать Улисса, глотая слёзы. – Чудовище… Иммеле, это проклятая Иммеле, всё она…

Вдруг женщина замолчала, потревоженная звуком открывающегося маленького серебряного замочка, и огляделась.

– Ричард? – проронили белые тонкие губы. Её сын вместе с Петрой уже сидел в карете, скрытый от глаз посторонних пологом, но она знала, что сейчас произойдёт.

– Ричард?..

Ветер заиграл тихой мелодией серебряного колокольчика, еле слышной, но настолько жуткой, леденящей кровь своим древним, запретным даже в этих землях мотивом, что, казалось, у всех, кто слышал этот звон в тот момент на площади, где-то глубоко внутри, в самом потаённом уголке подсознания, где кроются страхи тьмы и чудовищ, поднял голову давно забытый ужас перед проклятым заклинанием самой страшной из богинь.

«Тьма, и мрак, и страх ночной

Пребудет здесь всегда,

Из Чарны уст прольётся кровь

И одарит жизнью вас.

Прячься, прячься, смертный муж,

Найдут они тебя.

Лишь Чарны магия одна

Спасёт, лишь сердце дай».

– Чарна! Это магия Чарны! Среди нас колдун! – закричал местный юродивый и бросился убегать, быстро потерявшись в толпе.

В воздухе повисло тягостное ощущение тревоги, перерастающей в панику. Внезапно налетевший порыв морозного ветра принёс тошнотворный запах мёртвой плоти. Закололо в глазах, будто в них попал песок.

– Больно!

– Я ничего не вижу! – послышались крики то тут, то там.

– Мои глаза!..

Скрежет. Тихий, пробирающий до костей скрежет. Он доносился отовсюду, будто рядом за кирхой, в стороне моста, под землёй терлись друг о друга петли ржавых замков. Раз, два, три…

«И сердце ты своё отдашь,

Коль жить ты жаждешь сам,

Но будешь ты теперь ей раб,

Невольник навсегда».

Скрежет прекратился. Толпа, обуреваемая ужасом перед древними враждебными богами, осеняла себя знаком Четырёхлистника.

– Кончилось?

Улисса повернула голову и увидела ЕГО. Трясущейся в страхе рукой она начертила перед собой, как щит, знамение Единого Бога и кинулась прочь, чтобы скорее укрыться в карете.

Это был