– Урбино? А по-моему, граф и его сын весьма милы. Керро очень воспитанный и симпатичный молодой человек. А если он учится в Коллегии, то ещё и весьма неглупый.

– И Аэлис это уже оценила – будь внимательнее.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я сижу в этом дворике два часа, и эта парочка уже трижды мелькнула вон в тех окнах. Оба слишком восторженные и весьма увлечены друг другом.

– Кто-то же должен уделять твоим племянникам внимание, если этого не желает делать их родной дядя, – Четта попыталась взять деверя за руку, но он мгновенно отдёрнул её, как от факела.

– Не стоит.

– Сальвадор, если тебя не устраивает Вилла и наши гости, тогда хотя бы не обижай Лаэтана и Аэлис своим безразличием. Ты здесь уже три часа, но вместо того, чтобы провести это время с племянниками, ты прячешься здесь и читаешь отчёты, – Четта кивнула на папку. – Неужели они важнее семьи? Ты не умрёшь, если проведёшь у себя дома несколько дней и пообщаешься с близкими.

Хранитель казны усмехнулся и повертел головой, в корне не согласный с её словами.

– Не уверен.

– Ты невыносим!

– А ты, как обычно, видишь мир через призму своего идеализма или вовсе закрываешь глаза на очевидные вещи. – Хранитель казны допил содержимое своего кубка, наблюдая, как меняется выражение лица женщины: от нравоучительного и уверенного до смущённого и растерянного. – Лаэтану и Аэлис я чужой человек. Ты искренне считаешь, что все в Кантамбрии должны любить друг друга и уважать, быть друзьями и близкими. И отчасти ты права, и я тебя за это уважаю, потому что сам живу в месте, где, не ровен час, все бросятся перегрызать другому глотку. Но так случилось, что я перестал быть частью Кантамбрии в тот момент, когда переступил порог Коллегии. И дело даже не в клятве, а вообще во всех обстоятельствах. Мы виделись с ними сколько? Трижды или четырежды за всю их жизнь? Племянникам я не интереснее любого постороннего человека, которого они могут встретить на улице, в чём ты могла прекрасно убедиться во время вашего визита в Туренсворд. Даже бастард Урбино им интереснее меня. В этом нет ничьей вины. Вы практически не бываете в Туренсворде, я в Альгарде, стараниями брата, также нечастый гость. У нас слишком мало общего, так что нет нужды уговаривать меня не покидать мой отчий дом, только потому что в моих соседях течёт моя кровь. Для меня это уже давно не аргумент. Я здесь такой же чужак, как и везде, где бываю с проверками. И этот дом для меня уже давно не больше, чем галочка в моём отчёте о проделанной работе.

– Как тебе не стыдно так говорить? – глаза Четты наполнились крайней степенью разочарования. – Ты здесь вырос. Здесь прошли самые счастливые годы твоей жизни.

– Счастливые?! – вдруг с так не свойственной ему эмоциональностью воскликнул Сальвадор. Серое лицо вспыхнуло странным пунцом. – Ты не хуже меня знаешь, что у меня нет светлых воспоминаний, связанных с этими местами. Мои самые счастливые годы прошли за высокими стенами Коллегии, далеко отсюда, если, конечно, это можно назвать счастьем. Но, пожалуй, можно, если сравнивать с тем, что до этого происходило со мной на Вилле де Валента!

Он внезапно замолчал и встал, отойдя на несколько шагов в сторону, будто собираясь с мыслями, которые роились в его голове, как стая диких пчёл.

– Сальвадор?

Он обернулся, застыл, будто решая, подойти или нет.

– Ты помнишь, что я тебе сказал перед тем, как уехать туда? В день вашей первой с Эрнаном годовщины свадьбы.

Четта молчала, пряча глаза. Отрицательно повертела головой.

– Нет, помнишь, – не поверил казначей. – Я не врал тебе тогда, – тихо сказал он, как если бы говорил что-то запретное. – Я никогда тебе не врал. Я не Эрнан, и для меня те слова не были пустым звуком.

– Он любит меня.

– Он любит себя.

– Ты жесток.

– Это я жесток? – Сальвадор внезапно подошёл вплотную к графине и, опустившись перед ней на колено, крепко схватил её за запястье, как будто имел на это полное право. – А что тогда говорить о тебе?

– Прекрати.

– Я ненавижу своего брата, – его выразительные глаза были полны ярости и отчаяния, – и я не прячу свою ненависть за лживой улыбкой или любезностью. Я не знаю, как он внушил тебе, что любит меня, и мне плевать, почему ты ему веришь, но его любовь на моей коже зачастую заживала неделями. Но я жил так с самого рождения, изучил брата вдоль и поперёк, знал, что от него ждать, и был готов, понимая, что когда-нибудь ему надоест, он повзрослеет, и всё прекратится. Изо дня в день, из года в год. Я привык, вплоть до того, что перестал замечать его издёвки, реагировать на них и просто ждал. Но тут появилась ты. Счастливая влюблённая невеста, ни на кого не похожая ты. Ты не представляешь, чего мне стоило каждый день видеть, как ты улыбалась ему, как загорались твои глаза, когда ты смотрела на него, и каким равнодушным и полным выученного почтения становился твой взгляд, когда ты замечала меня. Я мог хоть до конца жизни терпеть выходки Эрнана – мне было на них плевать, я смирился и с твоим равнодушием, лишь бы просто быть рядом. Но мне стало не плевать, когда ты, видя то, что творит со мной брат, предпочла сделать вид, что ничего не происходит. И ты мне говоришь о жестокости? Я уехал в Коллегию не от Эрнана, Четта, я уехал от тебя.

– Но это было так давно. Мы все были детьми.

– А какая разница? – возразил Сальвадор, оставив руку женщины в покое. Будто у него вдруг кончились все силы, он сел на своё место, сжал руками виски. – Для меня ничего не изменилось, Четта. Стоит мне переступить порог виллы, и я снова тот мальчишка. Незаметный, угловатый, вздрагивающий от каждого шороха. Будто я снова зову тебя из-за праздничного стола сюда. Это же случилось прямо здесь, на этот самом месте. Я сказал тебе всё, всё, что накипело. Последний раз наговорился от души, вдоволь, всё, что жгло меня изнутри, прежде чем навсегда покинуть Виллу, тихо, никем не замеченный, как ночной вор. Но как бы я ни старался, как ни прятался за книгами и расчётами – они помогали лишь на время. Я даже пробовал найти своё спокойствие в бутылке. Я! Напивался до того, что не мог сам ходить, едва не завалил сессию. Но это мне не помогло. Я всё равно ненавижу этот дом. Ненавижу те воспоминания, которые меня с ним связывают. Ненавижу эти стены, каждый кирпич, балдахины и ковры. Здесь ты. Здесь везде ты. Ты, и он, и ваше счастье, несмотря ни на что. Ненавижу…

Оба молчали, пряча друг от друга глаза. Даже воздух в саду вдруг потяжелел. Стало зябко и неуютно. С моря потянуло солью и водорослями. Четта в тихой задумчивости водила пальцем по обручальному браслету, Сальвадор прятал за рукой передёргивающий, как в далёкой юности, щёку нервный тик. Становилось тяжело дышать. Весь мир будто погрузился в глухую тишину, где слышен был только шелест шёлковых юбок и тихое неспокойное дыхание.

Вдруг совсем близко послышались спасительные знакомые шаги. По лестнице в сад радостной козочкой прискакала Золотая Роса и принесла блюдо с виноградом и дольками апельсина. Хозяйка улыбнулась своей самой счастливой радушной улыбкой, поблагодарила служанку и, будто ничего не произошло, предложила ей присесть вместе с ними, но девочка, взглянув на погружённого в раздумья, помрачневшего казначея, только сильнее засмущалась, заулыбалась, с детской непосредственностью спрятала личико в кулачки, сунула за щёку крупную виноградину и ускакала по ступенькам обратно на кухню.

– Так зачем сюда приехал Урбино? – спросила Четта, отделяя кусочек апельсиновой мякоти от кожуры. – Вы прибыли с разницей в несколько дней. Полагаю, задача у вас одна, но почему вы прибыли отдельно?

Сальвадор тряхнул головой, будто очнувшись от захвативших всё его сознание мыслей. Выжидающе посмотрел на сидящую напротив него женщину, весь внешний вид которой наводил на мысль, что всё, что он только что ей сказал, высказал, осталось для её сознания где-то далеко,