в другом времени, в другом пространстве и вообще в другой реальности, никак не связанной с её жизнью. Стало больно. Невыносимо больно на месте старого рубца, оставленного давней обидой.

– Нет, боюсь, что задачи у нас с ним как раз-таки разные, – Сальвадор выпрямился, напустив на себя привычный вид человека, озабоченного исключительно делами. – Мы оба приехали из Шеноя после встречи с Витторией– Ларой. Разговор, если быть откровенным, был для графа не из приятных, и боюсь, он приехал сюда, чтобы договориться с Эрнаном о том, чтобы ему предоставили помощь, как я предполагаю, военного характера в случае, если от шантажа и угроз, коими известна Паучиха, она перейдет к деструктивным действиям в отношении хозяина Лагримоны.

– Военная помощь? – не поверила Четта. – Наша армия разбита.

– Да, но вместе с воинами запаса и курсантами кантамбрийская военная машина насчитывает четыре тысячи пятьсот тридцать два солдата пехоты и две тысячи конников. Я только что проверил ведомости.

– Я могла бы и не сомневаться.

– По сравнению с армией Огненосцев и солдатами Ричарда Абертона, это, несомненно, мало, и почему-то я уверен, что ты со мной согласишься – с таким соотношением сил развязывать очередную военную компанию из-за чьего-то упрямства, мягко говоря, неразумно.

– Я могу что-то сделать?

– Если только помочь мне убедить старика присягнуть королю, несмотря на его шаткое положение с его вассалами.

– Он не согласится. Преклони он колено, Лагримона погрязнет в междоусобицах.

– А не преклонит – Гарпия утопит в крови Серый Камень.

– Что ты предлагаешь?

– Пока не знаю. Но если бы это зависело от меня, я убедил бы Эрнана не отдавать Урбино остатки своей армии, а зная тягу брата к воинам, к которым он вообще не имеет никакого отношения, полагаю, это будет непросто.

– Думаешь, проигрыш в битве при Паденброге его ничему не научил?

– Скорее он сильно ударил по его самолюбию, что для него куда страшнее гангрены, а потому Эрнан захочет отомстить. Но в Лагримоне нет ни солдат, ни полководцев. Отдай он Урбино своих людей, Кантамбрия лишится тех остатков солдат, что есть, а если Виттория-Лара заручится поддержкой Теабрана, поверь, Огненосцы выжгут и Лагримону, и Кантамбрию за считанные дни. Мой брат любит войну и предпочтёт глупую битву возможности двигаться по пути наименьшего сопротивления. Только вот, боюсь, в случае трагического конца его запомнят не отважным воином, а кретином, который допустил свой разгром, разорение и смерть своей семьи, потому что, поверь мне как человеку, лично знакомому с Петрой и Улиссой Абертон, – в случае сговора между Ангенором и Шеноем церемониться с тобой и твоими детьми никто не будет. Всё, чем ты дорожишь, будет предано огню, а ты и твои дети закончите свои дни на плахе или на виселице. Веришь или нет, но я не хочу этого видеть.

– Сальвадор, пожалуйста.

– И я верю, что данный итог тебя тоже не устраивает.

– Но что я могу делать?

– Для начала надо убедить брата ампутировать ногу. Сейчас он не может думать ни о чём, кроме боли, а мне нужно, чтобы он соображал.

Четта поманила казначея к себе, нагнулась и прошептала:

– Фермин говорит, что скоро он может согласиться.

Сальвадор, не понимая, к чему она клонит, нахмурился.

– Он даёт ему кое-что.

– Что? – переспросил мужчина.

– Я не знаю, как это называется, но эти капли усиливают его боль.

– Не понял.

Четта заговорила ещё тише:

– Мы долго разговаривали и пришли к выводу, что только боль заставит Эрнана сделать операцию, но никак не наши доводы. Эти капли усиливают действие ядов в его крови, ускоряют омертвение тканей. Эрнану становится хуже.

– Так вот почему, судя по письмам, его язва увеличилась в несколько раз всего за пару дней.

– Да.

– И когда будет результат?

– Фермин говорит, что, может быть, дня через четыре.

Сальвадор поджал губы и откинулся на спинку кресла. Разочарованно улыбнулся.

– Интересно, ты это делаешь с ним из любви или потому что боишься его гнева, из-за которого твой маленький уютный сказочный мир может разбиться, как стеклянный кувшин? Не стоит отвечать – вопрос был риторическим. Я знаю способ заставить его согласиться гораздо быстрее. Но мне будет нужна твоя помощь.

Сердце Четты зашлось от стука.

– Что от меня нужно? Я сделаю что угодно.

– Сделай то, что тебе удаётся лучше всего, – вид, что ничего не происходит, – спокойно произнёс Сальвадор.

Он сразу почувствовал – что-то надвигается. Открыл глаза, замер.

Какое-то движение за дверью, шорох, стук жёстких набоек на туфлях. Чужак. Свои ходят по Вилле только в мягких туфлях. Каждый отдалённый стук отдавался болезненным толчком где-то внутри ушей, в середине воспалённого мозга.

Ближе.

Он, как зверь, почуявший опасность, привстал на кровати.

Шли двое.

Раздался встревоженный голос бастарда графа Лагримоны. Спрашивал, не нужна ли помощь. Второй голос принадлежал Сальвадору. Помощь была не нужна. Предчувствие чего-то страшного и необратимого защекотало затылок, закололо язык. Он здесь…

Сердце застучало чаще и сильнее, ударяясь о рёбра. Лоб покрылся липким потом. В густом мраке спальни в тонкой полоске света под дверью замелькали две тени. Мгновение тишины…

Внезапно дверь с грохотом отворилась, будто её со всей силы пнули ногой, и ударилась ручкой о стену. Невыносимо яркий свет из залы лизнул пространство тёмной спальни.

– Не надо! – закричала испуганная Четта, и её голос ударил по барабанным перепонкам, как звук пятидесяти горниз. Эрнан застонал, Четта замолчала, закрыв рот руками. Сальвадор поступью хозяина вошёл в спальню. Графиня хотела вбежать за ним, но младший Монтонари успел схватить её за плечо и вытолкнуть обратно.

– Нет.

Двери захлопнулись, звякнул поворот ключа в замке. От внезапного шума Эрнан схватился за голову и закряхтел.

– Больно…

– Ну и вонь.

Сальвадор решительно прошёл к окну и одним резким движением распахнул плотные занавески. Солнечный свет мгновенно ворвался в помещение, отразившись от ярких белёных стен и золочёных подсвечников, пёстрых чаш и стёкол, порождая несметное количество ярких красок и солнечных зайчиков, отражающихся от гладких натёртых поверхностей и зеркал.

За дверью билась в истерике супруга умирающего графа, был слышен плач и молитвы. Эрнан перекатился на бок, жмурясь, как страдающий прогерией, от невыносимо яркого света и шума, нарочно создаваемого братом. Сальвадор схватил стоявший на зеркальном столике графин и швырнул его о стену. От треска разбивающегося стекла Эрнан закричал. Из глаз брызнули слёзы.

– Прекрати! Мне больно! Пожалуйста.

– Отрежь чёртову ногу, – Сальвадор одёрнул съехавший на бок воротник.

– Нет, – просипел граф. – Нет.

– Она тебя убьёт.

– Никогда…

Нога лежала на подушках, прикрытая пропитанной каким-то жутко пахучим составом тряпкой. Сжатые потемневшие пальцы подрагивали. Сальвадор подошёл. Сказать, что от раны воняло ужасно, – ничего не сказать. Так воняли трупы кирасиров, разлагающиеся под палящим солнцем у стен Паденброга после проигранной битвы. Так воняло гнилое мясо на скотобойнях, в покойницких и на погостах, в старых могилах и в ночных горшках.

– Нет, тебе её отрежут.

Сальвадор огляделся. Его цепкий взгляд быстро разглядел рядом с кроватью небольшую стопку полотен для перевязки и полотенец. Взял одно, что показалось ему самым толстым, чтобы не пропустить обильно сочащийся из раны гной наружу, сложил в два слоя и набросил на гниющую ногу.

Вопль, который послышался из спальни через секунду, заставил всех обитателей Виллы оторваться от своих дел и замереть на местах. От испуга Фермин опрокинул на свой рабочий передник мензурку с очередной порцией настойки болиголова, а на кухне захныкали дети поварихи.

Четта сидела на полу под запертой изнутри дверью спальни и плакала, утешаемая растерянными Аэлис и Керро. Рядом наводил суету Лаэтан в поисках предмета потяжелее, чтобы выбить злополучные двери.

– Не надо, – вытирала слёзы Четта, – пусть.

– Но как же так, ми сенья? – ничего не понимал Керро. – Ему же больно.

– Нет.

– Мама, он же мучает его! Отойдите, я выбью дверь! – призвал сидящих на его пути расступиться Лаэтан, пробуя, насколько тяжёл найденный им в соседней комнате стул.

Снова раздался крик и мольбы прекратить. Четта встала и преградила путь встрепенувшемуся