«Грейс, ты уверена? Ну ладно, хорошо. Я поставлю стакан сюда, на столик. На всякий случай. Идет?»

Грейс не ответила. Только сверлила меня глазами.

«Ты просто устала, Грейс», – сказала я.

И добавила: «Я и сама устала». Но это была ложь. Я притворно зевнула, чтобы Грейс не чувствовала себя одинокой в своем изнеможении. Но, по правде говоря, мое тело как будто наполнилось воздухом. Спать не хотелось совершенно. Глаза были широко открыты. Во мне, распевая песни, дул весенний ветер. И я сама себе казалась весной. Рассыпанные по плечам волосы блестели. Белоснежные зубы сияли в полутьме. Мне даже почудилось, что я приподнялась над своим креслом. Воспарила в воздух.

«Принести тебе чего-нибудь еще, пока я не ушла? – пропела я, улыбаясь. – Может, чаю? Травяной сбор от боли в горле? Или тот успокоительный, с ромашкой?»

Но Грейс ничего не хотела. Поэтому я просто посидела с ней еще немного. Пристально вглядываясь в темные провалы ее глаз, во все больше расширявшиеся зрачки, окруженные радужкой цвета лисьего меха. Грейс смотрела на меня с самого дна темной бездны. Бездны, в которой еще недавно томилась я, из которой так часто глядела на нее. Пытаясь объяснить. Надеясь быть услышанной.

Я уточнила, уверена ли она, что ей ничего не нужно.

Уточнила снова, потому что знала, что больным часто бывает что-нибудь нужно, а попросить они не решаются. И со мной так бывало. Подбросив меня домой после процедур или приема у врача, Грейс всегда спрашивала в дверях: «Тебе ничего не нужно?» А сама уже одной ногой была на улице, нетерпеливо поигрывала брелком в виде балетной туфельки. Конечно, я всегда отвечала ей: «Ничего, спасибо». Поэтому сама я, спрашивая ее о том же, не гремела ключами и не топталась на пороге. Нет, я задавала вопрос, склонившись к самому ее лицу. И голос мой был нежен, как рука, гладящая ее по щеке. Я хотела дать ей понять, что она может попросить меня о чем угодно. Я счастлива буду ей помочь. Всю ночь готова просидеть у ее постели.

Но Грейс хотела, чтоб я ушла. Напрямую она этого не говорила. Она вообще ничего не говорила. Просто лежала на боку с открытыми глазами, дышала через рот и смотрела на меня со дна темной бездны, которую я так хорошо знала – до мельчайшей трещинки, до последнего уголка. И тогда я заглянула в бездну и сказала Грейс: «Тебе просто нужно хорошенько выспаться». Подоткнула ей одеяло, прошла в гостиную и вытащила из террариума бородатую ящерицу Эрнеста. Просто удивительно, какая же унылая у Грейс оказалась гостиная. Тут и там распихано походное снаряжение. К пробковой доске пришпилены рецепты полезных перекусов после тренировки. Пахнет готовой едой, пивом и сигаретным дымом. Я отнесла извивающегося Эрнеста в спальню и положила на кровать рядом с Грейс. Чешуйчатое существо подползло к ней и свернулось на подушке возле ее лица. А потом он демонстративно закрыл глаза, давая понять, что уснул. И Грейс тоже немедленно зажмурилась.

«Спокойной ночи, Грейс». Я тихонько вышла. И отправилась домой. Напевая песенку, которую слышала по радио. Какая же прекрасная стояла ночь. Мои ноги почти не касались земли.

Я отправила Грейс сообщение: «Надеюсь, все хорошо». А потом написала Хьюго: «Приходи». И мы, как безумные, трахались до самого рассвета. Я скакала на нем верхом и смотрела, как встает за окном солнце.

* * *

Наконец, дверь кабинета декана открывается. Входит Бриана. Фов набирает в грудь побольше воздуха. И сам декан тоже. А я – образец мужества – невозмутимо наблюдаю, как Бриана, хромая еще сильнее, чем вчера, ковыляет, цепляясь за свою мать. Отец, засунув руки в карманы, спокойно плетется следом. Я замечаю на руке у Брианы больничный браслет. Грязно-бурые волосы, все такие же сальные и спутанные, занавешивают бескровное лицо. Бриана подволакивает омертвевшую ногу, а я смотрю на нее, и на моем лице не видно ни малейшего признака паники.

Фов, разумеется, бросается на помощь, как будто девушке и без того уже не помогают родители. Несколько раз Бриана останавливается, готовая заплакать. А мать с Фов на два голоса шепчут ей: «Будь сильной! Будь смелой!» Она качает головой, потом кивает. Да, она постарается. Наконец, справившись с собой, она отважно ковыляет к креслу и падает на него. А затем, вся скрюченная, поднимает глаза на меня. Какой же захватывающий спектакль. Я уже готова захлопать в ладоши.

Оборачиваюсь к декану, который пытается незаметно покоситься на часы.

– Простите за опоздание, – начинает отец Брианы. – Утро выдалось не очень, да, малышка?

Бриана не отвечает. Просто смотрит в пространство.

– Мы ездили в отделение «Скорой помощи», – строго добавляет ее мать.

– Ой-ой, – пугается декан. – Надеюсь, все в порядке?

– Нет, – выплевывает Бриана.

А ее отец в то же самое мгновение произносит:

– Да. Обычная паническая атака. Волноваться не о чем.

Оделся он сегодня в костюм из шотландки. Бледно-голубой, еще сильнее подчеркивающий, какая красная у него физиономия. Глянешь – и на ум поневоле приходят поле для гольфа, стейки с кровью, съеденные в темных, как пещеры, залах ресторана, и кувшины холодного лимонада, джина в которых куда больше, чем лимонного сока. Невесело улыбнувшись дочери, он со вздохом убирает телефон во внутренний карман пиджака. На лице у него написано: я сейчас в офисе должен быть, переворачивать с ног на голову мировую экономику, Амазонку поджигать, а не торчать тут с вами. Как жаль, что эту проблему не уладишь кредиткой.

Бриана злобно зыркает на него. И морщится, сдерживая слезы.

– Мы могли бы перенести встречу, – бросает он, разглядывая ее, как инопланетянку.

– Но она хотела прийти сегодня, – возражает мать Брианы, стискивая руки. – Правда, дорогая?

Несмотря на ранний час, она определенно уже успела приложиться к бутылке. На носу у нее дымчатые очки в стиле Джеки Кеннеди. Блестящие крашеные волосы аккуратно заправлены за поблескивающие бриллиантами уши. Капри (разумеется), джемпер с вырезом «лодочкой» (разумеется). Неизменный жемчуг. Чем-то похожа на мою собственную мать-пьянчужку, только денег у нее куда больше, а вкуса – меньше. Моя мама даже на зарплату официантки ухитрялась всегда выглядеть стильно. «Запомни, зайка, мир – это сцена», – учила меня она, крася губы трясущейся рукой. Мне вспоминается, как она в винтажном платье, с пламенеющими крашеными волосами, благоухая алкоголем и «Шанель номер 5», в полубессознательном состоянии шествовала в школу, чтобы увидеть меня на сцене. Чтобы аплодировать своей дочери. Вскакивать с места, оглушительно хлопать и покрикивать на напуганных родителей: «А вы чего расселись, идиоты?» А потом жаловаться руководителям