привез. Иль линолеума. И кудой вам столько-то? Аж пять метров в длину-то. Останется, мне лишку первой отдайте. На огороде тропки застелю в сортирную.

Я уставилась на что-то огромное, напоминающее трубу, оставленное курьером. В диаметре полметра. В длину минимум пять. На твердой пластиковой упаковке указан обратный адрес Лапино Града.

– Картина… – догадалась я, – Яна выбрала картину.

Вернувшись обратно, заглянула в свою комнату. Под ногами хрустнули пузырьки пустых ампул, и все трое в комнате обернулись.

– Видишь, Кира, – поучала мама, – вот что значит надолго оставлять нас. Бабушка от радости чуть сознание не потеряла. Ты бы хоть звонила ей почаще.

Мама смотрела на меня спокойно, без закатывания глаз с истериками, что чуть маму мамы не отправила к ее маме.

– Ба, ты как? – прикоснулась я к одеялу, укрывавшему ее ноги. – Прости.

– Все хорошо, внучка. Все хорошо, ты не виновата. Возраст. Бывает, сериал посмотрю, как Кончита с Хуанитой за дона Пэдро дерутся, так мне уже колет бок.

– Мама, отдыхай. Никаких сериалов. Кира, поставь чайник. Возьми тот, с душераздирающим оттенком талого апрельского снега.

– …Какой? – не поняла я.

– Коричневый, когда по весне дерьмо наружу, – подсказал отец, переводя с материнского эмпатического на бытовой человеческий.

– Кира? Это тренер Ангелина. Что делаешь? – услышала я голос, ответив на незнакомый входящий номер.

Посидев положенные полчаса за чаем в полном молчании, под предлогом ледовой тренировки, я схватила коньки и убежала из дома, договорившись о встрече со Светкой.

– Бегу… – ответила я Ангелине.

– Надеюсь, на тренировку, которая началась десять минут назад?

– Я бегу по улицам в Нижнем Новгороде.

– Тогда поторопись. Занятие уже идет.

– Я за пятьсот километров!

– Выходи на любой лед. Включи видеосвязь.

Как говорила Светка, «лучше в нас, чем в унитаз», и я рванула к ближайшему крытому катку.

Зашнуровав коньки, установила телефон на смятый рюкзак, чтобы держался, набрала номер Ангелины:

– Я на льду.

– Отлично, – появилось ее лицо в камере, – ты запыхалась? Считай, разминка. Ты что, будешь в джинсах с дырками на коленках катать?

– Ага.

– Не «ага», а «да».

– Да, – поправила я камеру, нарочно демонстрируя все до единой дыры, – эта одежда – часть меня. Меня рвут на куски, но я держусь на обрывках нитки.

– Кто шьет тебе костюм? Мне нужно знать. Я накидала программу. Пяти занятий мало, но все, что могу, сделаю.

– Костюм? – задумалась я, понимая, что никто и ничего мне не шьет. – У меня будет розовая юбка и черный купальник, – выдала образ из головы – самый дурацкий из всех возможных.

– Серьезно? – скрестила она руки. – Как скажешь. А теперь поехали. Тренируем вращение.

Я вращалась. Под ногами с экрана надрывалась Ангелина. Она тоже была на льду, снимал ее ассистент. Ангелина что-то кричала, советовала. Наверное, она советовала криком, чтобы до меня быстрее дошло, я слышала через раз. Башка и так шла кругом.

Над головой Ангелины поверх экрана сыпались сообщения от папы и его пропущенные звонки. Один раз позвонила бабушка. Ангелина кричала, я вращалась в ласточке, волчке, исполняла Бильман и заклон. Вращение в винте превышало скорость двух оборотов в секунду.

Мне хотелось взлететь. Хотелось толкнуться коньком, воспарить надо льдом ураганом, над разноцветными шапками, над Ангелиной… нестись к глазам цвета неба, к звездам, туда, где правят только крылья, ветер и свобода. Где можно раствориться в пустоте, стать перышком, убаюканным небом. Где можно крикнуть «ага», слыша ответный гусиный гогот «га-га-га».

– Два оборота, Кира, у тебя только два оборота на заход! Как ты собираешься прыгать аксель со сменой ноги и вращением?

Я чуть не грохнулась:

– Аксель? Я не прыгаю, я хоккеистка!

– Твои конкурентки будут, – вытерла она полотенцем пот со лба, отвечая чуть охрипшим голосом. – А кое-кто тренирует тройной.

– Роксана? Она же в Китае.

– Вернулась, – обернулась Ангелина на лед, сдвинув экран так, чтобы я увидела Роксану.

– Она там?

– Волнуешься? Правильно делаешь, конкурентка у тебя сильная. Она стоит между тобой и победой.

У меня нет шансов.

А еще у меня нет костюма, нет музыки, нет программы. Есть только жалкое оправдание – желание выиграть десять миллионов рублей и обучение в вузе. Моим конкуренткам деньги не нужны. Десять миллионов стоит один их отпуск. Любой вуз в кармане. Им нужна победа. Стать первыми. Вот чего они хотят. Быть на пьедестале, несмотря ни на что. На пьедестале с единственной ступенькой и цифрой «один» под ногами.

– Я вижу, что ты сильная, Кира. Ты чувствуешь музыку. Используй это. В отличие от академических конкуренток, у тебя есть душа.

«Была… когда-то она у меня была…»

– Твоя техника совершенно особенная. Она дикая, но естественная.

– Как роды в стогу сена?

– Не до такой степени. Знаешь, – села она на лед, облокачиваясь спиной о барьер, – мы не будем писать тебе программу.

– Как это?

– Не успеть. Ни написать, ни выучить.

– Но что я буду катать?

– Себя.

– Раскатывать себя катком по льду?

– Свою душу.

– Я не понимаю.

– Ты будешь выступать экспромтом.

– Кирка? Кирка, ты?!

– Светка?..

Подруга заметила меня первой. На остановке, где я пропустила уже пятый свой автобус. Мне не хотелось домой.

– Вернулась и не позвонила мне, ну ты коза!

– Светка, – слезились мои глаза, – я скучала, честно. Рублевка… какой-то карманный филиал ада.

– Ты изменилась, – рассматривала она меня, – то ли вымахала на сантиметр, то ли влюбилась на всю жизнь?

Бросив взгляд выше ее шапки, я заметила звезды. Больше десяти не набралось, значит, желание загадать не получится.

– Колись, Кирка, колись! – требовала подруга. – Кто из них? Костя или Макс? Кого выбрала?

– Можно заночевать у тебя?

– Ну о чем ты, конечно! Расскажешь все! Кого из них ты поймала?

«Точно не журавля, Светка, не Серого. Он остался в небе».

Тетя Даша и дядя Коля – родители Светки – были почти родней. Мы все в Нижнем как-то через кого-то связаны, принцип семи рукопожатий здесь срабатывал через пять.

У меня даже был свой собственный набор постельного белья с мордочками кроликов, хранившийся у Светки в шкафу. После ужина я приняла душ, замоталась в треники и футболку подруги и завалилась на второй этаж кровати, где когда-то спала ее старшая сестра, уехавшая учиться в Питер.

На полу кружился ночник, имитирующий звездное небо – красные переливы сменялись фиолетовыми, а те превращались в огромные пятна с россыпью серебристых искр.

– У тебя на ключицах синяки, как от этого ночника. На льду грохнулась?

Она затрясла пластиком, как погремушкой, когда ночник заклинило огромным фиолетовым пятном поверх люстры.

– От ремней, когда Максим врезался в автобус.

Красивый галактический синяк вспыхнул на потолке.

– Не