счастливыми рожицами в своем блокноте на спирали, и это заставило меня улыбнуться. Ей всегда нравился дождь. Ей также нравились золотые закаты, но дождь заставлял ее чувствовать себя свободной. Эмма была девчушкой, которая танцевала в лужах и пекла пироги из грязи. Однажды она сказала мне, что, если идет дождь, значит, небо просто хочет устроить небольшое приключение.

Я посмеялся над ней, обозвал дурочкой и взъерошил ее волосы так, что они разлетелись в разные стороны, а потом она ударила меня по руке и велела идти в свой угол.

Черт.

Я действительно скучаю по ней.

Люси наконец поворачивается, чтобы взглянуть на меня. Юбка ее лимонно-желтого платья в белую полоску колышется на ветру. Ее лицо – смесь очарования и меланхолии, губы изгибаются в улыбке, но в глазах блестят непролитые слезы.

Я спрыгиваю с мотоцикла и направляюсь к ней, засовывая руки в карманы.

– Скоро все должны быть здесь, – говорю я, глядя поверх ее головы на небо, расцвеченное оранжевыми пятнами. Когда я перевожу взгляд на нее, она медленно кивает. – У тебя все хорошо?

Люси делает глубокий вдох и смотрит через двор на свой старый дом, выцветший до василькового цвета. Ставни теперь белые, а не темно-синие, но клянусь, это не мешает мне услышать тихий смех, доносящийся из окна второго этажа, где Люси и Эмма сочиняли песни и устраивали танцевальные вечеринки, а потом зарывались в спальные мешки и погружались в приятные сны.

Люси разглаживает платье.

– Думаешь, это хорошая идея? – Она с беспокойством закусывает губу, в глазах появляется неуверенность. – Может, это ошибка?

Признаюсь, я не был уверен в затее провести поминки спустя десять лет после гибели моей младшей сестры, да еще и на заднем дворе дома, где мы выросли.

Двадцать пятое мая всегда было для меня днем траура. Мысль о том, чтобы еще больше утяжелить и без того унылый день, казалась… болезненной.

Я не был уверен, что смогу пережить еще одни похороны.

Но однажды вечером, листая страницы дневника Эммы, я передумал, когда увидел такую картину: собака Люси, Зефирка, лежит растянувшись у моих ног, а Кики и Стрекоза свернулись калачиком на маленькой розовой собачьей кроватке в другом конце комнаты. Люси крепко спит рядом со мной на диване, ее волосы щекочут мое бедро, а рояль слева сияет клавишами из розового дерева и слоновой кости. Когда взгляд упал на вырезанное имя Эммы, я наконец понял смысл идеи Люси.

Это были вовсе не похороны – это был праздник жизни.

Ее жизни.

Трудно радоваться жизни после потери. Где нет ни танцев, ни смеха, ни тусовщиков, ни шумных людей. Нет ощущения праздника, когда ты закапываешь любимого человека в могилу, а затем засыпаешь его землей и сорняками.

Ты не думаешь о времени, которое вы провели вместе, или о прекрасных моментах, которые тебе посчастливилось разделить с ними, – ты думаешь только о зияющей дыре, которую они оставляют в тебе. Впереди трудные дни. Долгая жизнь без них.

Тогда не было никакого праздника.

Однако Эмма заслуживает того, чтобы ее чествовали так же, как она чествовала каждую маленькую, но ценную вещь. Капли дождя и орхидеи. Грязные лужи и снегопад. Музыку, звезды и молнии.

Для нее все было важно.

У всего было название. У всего была цель.

Я качаю головой, глядя на Люси, пока она ждет моего ответа.

– Это не ошибка, – заверяю я, и в моих словах сквозит правда. – Это вовсе не ошибка.

Она делает еще один глубокий вдох, позволяя тревоге упасть с ее плеч. Я наблюдаю, как они расслабляются. Наблюдаю, как настоящая, сияющая улыбка возвращается к ней. Кивнув, она делает шаг навстречу моим объятиям и прижимается щекой к моей груди.

– Думаю, мне это было нужно, – шепчет она.

Я целую ее в макушку и провожу ладонями по спине.

– Думаю, нам всем это было нужно. – Она что-то бормочет, уткнувшись в мою футболку и обдавая ее теплым дыханием. – Кэл?

– Да? – спрашиваю я.

– Как думаешь, чего она хотела в тот день?

Сглотнув, я вспоминаю запись на день рождения Эммы, сделанную за месяц до того, как все ее желания навсегда остались среди звезд. Конечно, нет никакого способа узнать ответ на этот вопрос, но если я что-то и знаю о своей сестре, так это то, что она никогда ничего не желала для себя. Люди, которых она любила, всегда стояли для нее на первом месте.

– Точно не знаю, – признаюсь я, поглаживая ее волосы и глядя на заходящее солнце. – Но… мне хочется верить, что оно сбылось.

– Да, – улыбается она, прижавшись ко мне. – Мне тоже.

* * *

Я с благоговейным трепетом оглядываюсь на толпу людей.

Я не ожидал, что их будет так много. Люси весь последний месяц развешивала листовки в кофейнях и оставляла приглашения в почтовых ящиках по соседству. Она ожидала увидеть небольшую группу: семью и близких друзей, может быть, нескольких соседей, которые помнили Эмму и историю нашей семьи.

Но их оказалось много.

Слишком много.

Сотни людей вплотную стоят на заднем дворе моего старого дома и делятся друг с другом историями. Кто-то смеется, кто-то плачет. Я прислоняюсь к колонне во внутреннем дворике, пока кто-то курит рядом сигару. Я наблюдаю, как дым поднимается вверх, к звездам. Группы людей прижимаются друг к другу, держась за руки, и я перевожу взгляд с одного лица на другое. Мама, отчим, сводная сестра и Софи. Мама Люси и ее дальние родственники. Рой Аллансон и его жена Джоан. Алисса, Нэш, Джемма и Нокс. Джолин. Множество соседей и местных жителей. Вера, которая весь вечер бросала на меня любопытные взгляды, и горстка безымянных добровольцев из приюта.

И вот Люси настраивает свою гитару.

Сегодня вечером она споет песню, которую пыталась спеть много лет, но так и не смогла. Я ловлю ее взгляд, мерцающий в свете фонаря на другом конце двора, а затем улыбаюсь, когда она откладывает гитару и направляется ко мне, явно нервничая от предстоящего выступления.

– Я… я не могу поверить, что столько народу собралось, – заикаясь, произносит она, откидывая назад волосы. Ее руки покоятся на затылке, радужки сверкают серебряными крапинками среди синевы. Звезды и желания. – Это… – Ее голос затихает, когда она оглядывает двор. Она не может найти нужных слов.

– Это все, чего ты хотела, – заканчиваю я за нее. – Все, чего она заслуживает.

Люси со слезами на глазах кивает мне, затем берет за руку.

– Я нервничаю, когда начинаю петь. Мне еще никогда не удавалось спеть эту песню до конца.

Я мысленно