Эд спросил себя, стоит ли рассказать профессору об окружном санинспекторе, но кошка медленно покачала головой. Продолжительное и странно приятное отрицание, которое совершенно пленило Эда. Он вспомнил о Мэтью. Раны ныли, и он бы с удовольствием немедля уснул.

– Я сделал несколько открытий, в области радиофизики, как вы, наверно, знаете, а может, даже чувствуете, если можно так выразиться. После ареста нашего приемного сына все кончилось. Все эксперименты были прекращены, а моих сотрудников перевели в Берлин. Аппаратура пока здесь, уход за ней хороший. Изредка случай вроде вашего, тогда я включаю свои приборы, впрочем, вы были особым пациентом, господин Бендлер, большим вздохом Господа, с позволения сказать.

Роммштедт тихонько рассмеялся.

В огорчении профессора сквозил черный-пречерный оттенок, и Эд решил это учесть.

– Что случилось с дневниками?

Вопрос казался глупым и излишним.

– Алеша попал в исправительно-трудовую колонию, в Торгелов. Собственно, это тюрьма, при нацистах там сидели дезертиры. Через полгода его выпустили, сравнительно быстро. Не у каждого ведь отец – генерал. Да и мы кое-что предприняли, но это к делу не относится. Они говорили, ему нужно зарекомендовать себя в социалистическом производстве и так далее. Как ни странно, он сам предложил «Отшельник». Еще ребенком часто там бывал, сезонники его любили. Временами он там помогал, собирал стаканы, вытирал столы, тогда его угощали мороженым или лимонадом. Он проводил там массу времени, был для них талисманом, и очень многие знали его историю. С тех пор, впрочем, никого уже не осталось. Хорошие люди, разлетелись по свету. Пусть так. В общем, ему предложили учебу, на специалиста-гастронома. Но Алеша отказался, решил идти в судомойню, как неквалифицированный работник. В конце концов они согласились. Думаю, видели в этом своего рода наказание, в «Отшельнике» – трудовой лагерь, в судомойне – исправительные работы, временно. Это, мол, выбьет ему дурь из головы, хорошее начало, чтобы позднее, глядишь, стать кем-нибудь, уважаемым членом общества. «Я ручаюсь за свою продукцию» – в таком вот роде. С нынешней точки зрения идея совершенно абсурдная. Но в то время здесь еще было по-другому, остров был другим. Существовало общество по ту сторону общества, существовали сезонники, конечно, но не теперешняя каста и ее делишки, ведь кое-что попросту безвкусица, верно?

– Я в этом почти не участвовал, до сих пор.

– Вы ни разу не провели ночь на буддистском дереве?

– Лёш считает, это необязательно.

– Необязательно, очень хорошо! Десять лет этот умник сидит в судомойне, голова в тумане, руки размякли, а продукции нет – это необязательно, а?

Кошка потерлась большой круглой головой о ляжки профессора. На сей раз она кивнула, гипнотически кивнула.

– Зимой я официально зачислю его на должность завхоза Радиологической станции. Абсурд, конечно, если вспомнить, что после возвращения из Торгелова он отказывается входить в главное здание. Как раз в ту пору и обосновался в этом кирпичном сооружении, в старой трансформаторной, еще до нас здесь был временный склад для лабораторных отходов; он называет его Башней. Зимой тут царит ледяная стужа, но Алеше она не мешает, здесь его крепость. Он сидит за подзорной трубой, пишет, вынашивает какие-то планы.

– Некоторые люди утверждают, что видели Соню в тот день, на улице, в деревне.

– На острове много чего болтают, мой юный друг. Об исчезновении Сони ходит два десятка разных слухов, и за каждую долгую зиму прибавляется еще один. Не забывайте, Алеша успел приобрести здесь большую известность, пожалуй, он самый знаменитый человек на острове. После Торгелова он вдруг принялся разговаривать со всякими-разными людьми. Что-то он оттуда привез, и это что-то по-прежнему его подстегивает. С нами он разговаривает, только когда дело идет о спальных местах в главном здании, о нелегальных квартирах для бедолаг, которые приезжают на остров, как говорится, голые-босые, в багаже лишь тоска о просторе и дали, с каждым годом их все больше… Пусть так. И он, разумеется, желает только добра. А они его используют, поголовно все! Тем не менее он пытается привлечь каждого из этих пропойц-сезов в…

– …организацию по спасению потерпевших крушение, по их просветлению и…

– Господи, да-да, это его идеи – бесприютные, потерпевшие крушение, освященные места и все такое. В пиратов и потерпевших кораблекрушение Алеша еще ребенком играл, невзирая ни на что. Возможно… простите, пожалуйста… возможно, вам бы стоило быть чуть внимательнее, чуть точнее в своих наблюдениях и чуть осторожнее в выводах.

– Я всегда стоял на стороне Лёша, рядом с ним, то есть…

– Конечно-конечно, вы не так поняли. Без сомнения, Алеше очень на пользу, что вы… стояли на его стороне. Я совершенно уверен, что он видит в вас товарища, в первую очередь… как бы это сказать… товарища по отчаянию. В свое время он увлеченно, но, по сути, в растерянности вел дневник, а позднее столь же добросовестно и недальновидно занялся тем, что, я слыхал, называет теперь Союзом посвященных. Этакое подполье для накопления внутренней свободы, вроде как духовная общность, без нарушения границ, без побега, без утопления. Не просто маленькая иллюзия, скорее целиком и полностью бредовая идея, которая чрезвычайно меня огорчает, как вы, наверно, понимаете.

– Вы ошибаетесь.

– В глубине души Алеша тоскует. И вы тоже, Эдгар?

– Лёш помогает! – Эдово чувство справедливости, пылкое чувство.

– Его отчаяние, его ожесточенность, все это некогда было тоской, и тоска эта просто слишком велика.

– Лёш заботится о каждом! Вот чем он занимается. Он смелый и полон… Он принял меня, и не только меня, он многому меня научил. Конечно, не все сразу поймешь, и порой я тоже был слишком слаб или просто слишком боялся, а…

– А теперь вы его друг. Теперь вы хотите помочь ему. Это понятно и совершенно замечательно, только поэтому я и говорю с вами, только поэтому рассказываю вам эту историю, а не выгоняю вон, не доношу и… – Он ласково погладил кошку по большой голове. – …не натравливаю на вас эту малютку.

Профессор усмехнулся, и на миг Эд увидел ряд зубов с черной каемкой. От излучения, подумал он.

– Мы должны доверять, надеяться на лучшее. Я всего лишь хотел немного вас информировать, немного предостеречь, пожалуй. Карты нет, как видите. И Алеша вернется не скоро, если вернется вообще. Как насчет небольшой прогулки по Радиологической станции?

Восемнадцатое августа. Некоторое время он стоял и смотрел на сумку Шпайхе. (Арестован.) Потом закрыл шкаф, сел на кровать и вытащил из-под нее собственную сумку. (Не скоро, если вообще.) Боковой карман на молнии, где он хранил свой гермесовский ежедневник: уже несколько недель он ничего не записывал, дневник спал. (Торгелов.)

Некоторое время он листал страницы. Синие линейки, пустые дни. Шершавая бумага, от которой во рту возникало какое-то ворсистое ощущение. ВС – восход солнца. ЗС – заход солнца. И даты давних встреч. 23 апреля: консультация у профессора В. к экзамену по романтизму; тема обсуждения – Новалис, 1) «Энциклопедия», попытка нового определения мира и его знаний; 2) «Значение иллюзии в истории нашей воли»; 3) «Европа и христианство». 8 января: фильм о Максе Эрнсте в «Фильмклубе-66». Запомнились ему картины строительства дома в пустыне, солнце и древесина, собственный дом, как художник планировал его и строил, создав себе таким образом приют для работы, вдали от всего, без помех. Каждые шесть недель – галерист из Нью-Йорка, проверяет, готово ли что-нибудь. 3 мая: защита диссертации у Кнута Меве, старого приятеля Г. Несколько раз он бывал у них на Вольфштрассе, корпулентный бородач с большими глазами, непринужденный в общении, исследователь Виланда. 2 февраля: уголь. 14 марта: ветеринар. 25 августа: ятра. Фильм? Индийская музыка? Во всяком случае, что-то, что он записал и запланировал, много месяцев назад. Как и поездка на дачу к родителям (возможно, чтобы поработать), запись от 30 июня, давно просрочено. Он записал время отправления поездов, из Халле до Цайца, из Цайца до Мойзельвица, автобус от Мойзельвица до Кайны, на худой конец пешком, это недалеко.