Эд пробовал представить себе забор, снова и снова.

Он видел людей, спешащих беглым шагом. Видел старую ржавую сетку и местность, похожую на степь. Забор оставался загадкой. Загадкой венгерской границы. Неожиданно старый, неожиданно открытый. И никто не стрелял. Как такое возможно?

«Двадцать три часа пятьдесят семь минут. В заключение послушайте национальный гимн».

Сердце у Эда забилось как сумасшедшее. Он скорчился посреди грандиозной заброшенности. Странным образом ему вспомнилась «Тайна мотеля “Медовый месяц”», западногерманский фильм, если он не ошибается, который все-таки выпустили на экраны. Изображенный там побег врезался ему в память как никогда глубоко. Человек выпрыгивает из барака мотеля и бежит в пустыню, его преследует вездеход. Охотники на людей, они хотят убить его и продать на органы. Эд видел этот фильм пятнадцатилетним мальчишкой, в кинотеатре родного городка, который по-прежнему назывался кинематографом. Это слово стояло на деревянной вывеске, вот так же, как над входом бара на Диком Западе стояло «Салун». Вывеска висела над плиточной дорожкой, ведущей от главной улицы на задворки, где располагался маленький кинозал. Никто понятия не имел, как там оказался этот зал, а с ним и этот фильм, «Тайна мотеля “Медовый месяц”». Эд слышал Гайдна и видел бегущих людей, спасающих свою жизнь.

Вытянутой рукой островная докторша приложила снимок к оконному стеклу, в другой она держала ручку, описывая ею круги вокруг правой глазницы. Его череп смотрел в комнату.

– Небольшая трещина, вероятно давняя. Не представляю, как часто с вами такое бывает.

– Что бывает?

– Драться, тонуть, едва не умереть от побоев?

Докторша была худенькая, темные волосы строго зачесаны назад и связаны в хвост. Она помахивала рентгеновским снимком, словно, размахнувшись пошире, хотела отмести Эда в сторону. Казалась бледной и как бы испитой, возраст не определишь.

– Переносица сломана. Сначала было нелегко разобраться, из-за отека.

Такого не бывало никогда, хотел ответить Эд, но докторша говорила быстро, точно времени у нее в обрез.

– Перевозить вас было слишком опасно, так как я не могла оценить тяжесть черепных травм. – Теперь она сидела на его кровати и молчала, будто на миг потеряла нить разговора. – Кроме того, той ночью поднялся сильный ветер, восемь баллов.

– В гавани было тихо, – пробормотал Эд, доказывая, что внимательно слушает. Голос звучал чуждо, и говорил он с трудом. Верхняя челюсть болела. Докторша еще раз обвела шариковой ручкой его треснувшую глазницу. Рентгеновский снимок сделал освещение в комнате серым.

– В вашем случае нам разрешили использовать аппарат Радиологической станции. Строго говоря, прибор не медицинский, однако снимки куда лучше всего, что… – Она углубилась в изучение снимка. Ручка указала на тонкую, для Эда едва различимую линию под глазной впадиной. Маленькая, почти невидимая трещинка в большом гладком Мексиканском заливе. Мгновение она задумчиво смотрела на него, словно желая услышать его мнение. Потом уронила снимок на одеяло.

– Будьте добры, бережно его храните. Я заеду за вами через несколько дней, думаю, нам понадобится второй снимок, господин Бендлер.

– Спасибо, большое спасибо. – Эд сумел изобразить уверенность, какой ожидают от хорошего пациента.

– Скажите спасибо своим друзьям. – Она жестом обрисовала «Отшельник» и исчезла.

Эд подтянул колени к груди, засунул ладони между бедрами. Все это медленно просачивалось в него. Слезы горели на щеках. Он осторожно ощупал свой големский череп, ночью тот стал таким огромным, что он боялся шевельнуть головой на подушке.

– Лёш?

Кругом темнота. Эд услыхал шаги. Тихое шуршанье рубероида, шаги по крыше столовой к его окну.

Лёш.

Он шагнул на письменный стол, на большой блокнот. Наступил на очки Шпайхе и спихнул на пол лоточек с ватой, которой Моника обсушивала Эду лицо.

Мгновение тишины.

Только тяжелое дыхание друга на крохотном столе, пот, вонь. На миг он стал кошмаром, что в сонное ночное время сидел на всех письменных столах земного шара, тихонько насвистывая чертовски хорошую песню, собственный мотив, до тех пор, пока слова под его когтями не решали, что лучше сдохнуть, чем что-нибудь означать.

– Лёш!

– Тише, Эд, тише.

– Что случилось? – прошептал Эд. – Где ты был?

– Ты единственный друг, Эд.

– Я везде тебя искал, но в «Хиттиме»…

– Знаю, Эд, знаю. Где фотография?

– Вон там.

Кошмар осторожно перепорхнул со стола на кровать. Взял Эдов блокнот, полистал, пока на ладонь не упала фотография сестры.

– Ты ее видел? – Он рассматривал фото.

Эд приподнялся на локте. Слишком темно. Лицо – бледное пятно, всего-навсего слабый контур того, что пропало. В последние недели он начал это понимать. Начал вспоминать. Чувствовал отчаяние и утрату. Каждый раз такое ощущение, будто он только что все узнал: трамвай, последняя прямая, перед конечной остановкой…

– Конечно, Лёш. Я каждый день рассматриваю этот снимок. Ты знаешь, как они похожи, Соня и Г.

– Нет, я имею в виду, ты видел ее там, на параде, на одном из кораблей?

Крузо говорил торопливо, и Эд не понял вопроса, вероятно ослышался.

– Почему ты пришел через окно, Лёш?

– Мне просто нужно немного отдохнуть, и только, неделю-другую. Надо подумать, Эд. Хочу попробовать переместить распределение на север. В такое место на пляже, которого с наблюдательной вышки не видно. Вообще, многое надо улучшить. Грядки с травами, посев грибов, весь процесс, а главное, распределитель получше и новые, надежные квартиры, по-настоящему хорошие укрытия.

– Лёш…

– Зимой займемся бункером, ну, ты знаешь, подземным ходом сообщения, от «Отшельника» до старых позиций зенитной артиллерии. Штольня, туннель, все сплошь засыпано. А мы расчистим, время у нас есть. Есть припасы, уединение, всё. С ноября по апрель, шесть месяцев. Тогда мы там полстраны разместим, можешь себе представить, Эд? Всех спрячем. Пока там у них никого не останется. Сотни будут сидеть здесь, за длинными столами, на прочных скамейках, под землей, спрятанные. Хиддензее! Здесь, на острове, будет больше свободных, чем…

– Лёш!

Некоторое время оба молчали. Только дыхание, только запах пота.

– Жаль, меня там не было.

– Чего они от тебя хотят?

– Меня, тебя, всё.

Он замолчал.

– Где Хайке? И что с Рене? Он здесь, в «Отшельнике»?

– Он больше не из наших.

– Что ты имеешь в виду, Лёш?

– Не думай об этом.

– Кто вытащил меня из воды?