– Итак, господин Бендлер. Расскажите-ка мне, например, о вашей чудесной дружбе с господином Крузовичем, о которой, поверьте, идет молва по всему острову. – Он выпятил свои широкие, некрасивые губы как для поцелуя, и Эд покраснел.

Эд медленно шел на поправку. Отеки опадали, раны заживали, но он по-прежнему чувствовал слабость и редко покидал комнату. Теперь он много спал днем, а вечера проводил возле «Виолы», под радиоприемником. Больше всего ему нравилось слушать сообщения для путешествующих. Однажды ночью на кухню пришел Кавалло, включил свет и кивнул ему, словно так и думал, что найдет его здесь.

– Вражеские радиостанции?

– Как всегда.

«Виола» играла Чайковского, а Кавалло намазывал бутерброды, варил яйца и мыл яблоки. Эд опять восхитился его худощавым, сдержанным обликом, восхитился его движениями – он так уверенно и ловко управлялся с ножом, – словно сочиненными Чайковским. В конце концов Кавалло уложил все в небольшую картонную коробку.

– Ну, пока!

– Волчьего аппетита.

– Спасибочки. А ты, Эдгардо? Торчишь тут, возле «Виолы», но не очень-то понимаешь, что к чему, да?

– Точно.

Эд знал, что Кавалло неправ, во всем неправ. Кавалло шагнул к Эду, обнял его, сидящего, ведь судомой под радиоприемником еще не уразумел, что они прощаются по-настоящему.

Эд дослушал концерт до конца. Владимир Горовиц за фортепиано. Потом обзор завтрашней программы, потом гимн, потом полуночный выпуск новостей и сообщение для путешествующего: «Господин Доргелов, находящийся сейчас предположительно в районе Гамбурга в зеленом “жуке-фольксвагене”, номерной знак HH PN 365, вас просят срочно позвонить домой». Засыпая, Эд услышал в коридоре голос Моники.

– Они попробуют через Венгрию, – сказала Карола, в голосе ее сквозило уважение. На подносе она принесла две бутылки «Линденблатта», уже откупоренные, и несколько бокалов. Эд узнал, что Моника никогда по-настоящему не состояла в браке с Рене, поэтому официально задержать ее нельзя. Эд сомневался. Все, кроме Кромбаха и кока Мике, который принимал в гавани запоздавшую поставку, собрались у него. Как будто комната больного вполне подходящее место выпить за это прощание, оказавшееся таким коротким и лишенным всякой торжественности.

Одни сидели у Эда на кровати, другие – на полу. На табуретке за столиком сидел Рольф, молчал и смотрел в окно. И он тоже, подумал Эд, все ждут. Алексея Крузовича, на пути в районе мечты, с большим сияющим уведомлением, номерной знак неизвестен, просят немедленно связаться с семьей. Повторяю…

После двух недель непостижимой пустоты, последовавшей за Днем острова, Днем сезов, выходным из выходных, все пошло очень быстро. Ранним утром Кавалло и Моника покинули остров, на первом пароме. Надо же, именно Моника… Как она могла уехать, когда Рене по-прежнему не найден? Нелепый огонек ревности пульсировал в груди Эда. Не Чайковский, а Мона, Невидимочка, назначила количество бутербродов.

Вроде как по завещанию, которое Кавалло написал шариковой ручкой на бланке квитанции, Рембо распределил книги своего друга. Эду досталась брошюра с историей Зоологической станции Неаполя. На обложке красовалась вилла на берегу Неаполитанского залива, с каналами, которые от воды вели прямо под своды подземелий – как у Жюля Верна. Кроме того, работу «Фауст в Италии» Паолы дель Дзоппо и «Итальянское путешествие» Гёте. Эд открыл книгу и сразу же наткнулся на отчеркнутое место: «Старые лошади. Эти бесценные животные стоят здесь, как овцы, потерявшие пастыря».

Около девяти пришел кок Мике и мгновенно заполонил всю комнату. Странная, удивительная минута, запомнившаяся Эду, на всю жизнь. Они узнали, что Крузо арестован. Арестован и препровожден в Росток, как говорят, на допрос. Незаконное пересечение границы. Сопротивление вооруженным органам. Подозрение в организации антигосударственной группировки – от всего этого в комнате вдруг стало тесно. Они сцапали его в зарослях кустарника, на Бессинер-Хакене, в орнитологическом заказнике. Сумасшедший парнишка в гавани говорил про наручники. Крузо, мол, провели через поселок в наручниках. Возле «Островного бара» из-за этого едва не случился мятеж, не только сезы, но и местные высыпали на улицу, а мамаша Мета хлопнулась наземь, как мертвая, а это уже было окончательно чересчур для всех.

– Во всяком случае, в гавань они привели Крузо без наручников, и на корабль он взошел тоже без наручников! – гаркнул кок Мике, словно сообщая о победе.

Эд смотрел на этикетку «Линденблатта». Она запотела. Он видел пальцы Крузо, ласково скользившие по бумаге и указывавшие на что-то, подававшие какой-то знак, ему, его жизни.

Наутро в комнату зашел Кромбах. Благоухающий «Экслепеном». Лицо бледное, но блестящее от крема. Эд ожидал небольшой речи. Возможно, увольнения. Директор оперся ладонями на Эдов стол и некоторое время смотрел на море.

– Ласточки, да?

– С тех пор как вылупились птенцы…

– Не больно-то они прочные, эти птичьи гнезда.

Кромбах глубоко вздохнул, смахнул со стола несколько глиняных крошек и закрыл окно. Лишь теперь Эд понял, что он только что потерял дочь или, во всяком случае, увидит ее не скоро, а может, вообще никогда.

– Ты знаешь Алешу. Ты близок к нему.

Эд молчал.

– Начинал он здесь бедным мальчишкой. И хорошо вырос, на удивление хорошо. Те, что приехали позже, почти ничего не знают о нем, о его истории и о том, что тогда случилось. Но тебе он все показал, укрытия, карту правды и даже свои стихи, насколько мне известно. – Он обернулся к кровати и посмотрел Эду в глаза. – Я имею в виду, свои собственные стихи, напечатанные на нашей старой отшельницкой машинке.

На крутой береговой лестнице Эд чуть не упал. Перед уходом он подцепил клещами раскаленный уголек, отрезал им кусок душевой занавески и завернул в него папку. Включил фонарик и прислушался. Решил отныне все делать совершенно спокойно, одно за другим. Он никогда не воспринимал это как совет, только как поговорку: одно за другим – до полуночного патруля времени будет достаточно.

Над водой еще брезжил свет. Тонкая белесая полоска, заключенная в темноте.

– Уже поздно.

– Извини, пожалуйста, может быть, это последний раз.

– Может, да, а может, и нет. Когда у тебя возникают трудности, ты приходишь ко мне, верно?

– Не повезло мне, старина, попросту не повезло, – пробормотал Эд, ощупью пробираясь в пещеру. Его лисица стала жестким, щетинистым куском кожи. Он осторожно сдвинул трупик в сторону и принялся выкапывать довольно большую ямку.

За неделю до Дня острова Лёш спрятал в подвале папку со стихами, на всякий случай, из осторожности, как он сказал. Стихотворений было штук сорок, а может, пятьдесят – сборник Крузо.

Эд аккуратно заровнял ямку и подвинул трупик на место. Снова посветил фонариком. Его лисица – просто сапожная подметка.