Но в данном случае уж лучше бы не смотрел. Отец лежал на полу посреди комнаты, обложившись кучей фотографий, и рассматривал одну за другой. Кто на этих фотках, Кирилл тоже очень хорошо понимал. Это уже не бесило. И даже не тревожило. Это вызвало в нем настоящий приступ паники.

Нет, он, конечно, тогда влюбился в Марину Николаевну, и все такое. Но то, что творилось с отцом — это просто не укладывалось в голове. И могло означать только одно. Новицкий прав. Он кретин и жлоб.

А еще постоянно на ум приходили слова отца о том, что совершенное — подлость вдвойне, если он любит ее. Можно было начинать успокаиваться. Не вдвойне. Он больше не думал про Стрельникову. Ему было плевать на нее. Но не было плевать на то, что отец доводит себя до сумасшествия.

Пик раскаяния наступил на следующий день.

Он переспал с Кудиновой.

Она все-таки затащила его к себе домой, хотя тащить не пришлось особенно. Сам пошел. Ее родители свалили куда-то в Европу. Она оставалась одна несколько дней. В их распоряжении было два часа до прихода домработницы.

Руки не дрожали. Он не думал, не чувствовал. Он банально имел Кудинову, понимая, что у этого нет ничего общего с любовью. Да и вообще… она сама все сделала. И для него, и для себя. Он мог просто лежать и не двигаться. Но хотелось трогать ее. Она позволяла. Она вообще все позволяла.

Потом, когда ехал домой, перед глазами странным образом стала картинка того, как отец протянул руку раскрытой вверх ладонью Стрельниковой. И как она нежно обхватила его пальцы.

Вот теперь ему было по-настоящему страшно.

Теперь уже понимал, что, может быть, сломал ей жизнь. И ей, и отцу.

Снова звонил ей. Но, по всей видимости, она сменила номер.

Настолько их возненавидела? Сможет ли вообще простить их? Его?

Если скрывается от отца, то значит, и отца ненавидит тоже? И отца видеть не хочет? Но он-то тут при чем, черт бы ее подрал!

Утром следующего дня его ожидал сюрприз. Отец, изучая какие-то документы, сидел на кухне и пил кофе.

Кирилл спросил. Знал, что не имеет права, но все-таки спросил:

— Нашел?

— Нет.

Сказал так, что было ясно — не успокоился и не простил.

И не простит. Не прощают такое.

Кирилл хотел выйти, но не выдержал. Остановился. Каяться так каяться.

— Я не знаю, говорила она тебе про анонимки или нет. Но это тоже я.

Говорила. Он был в курсе. Потому что не переспрашивал и не удивлялся.

— В креативности тебе не откажешь.

— Типа того. А еще я ей сказал, что вы с мамой хотите сойтись.

— Но ведь ты знаешь, что это не так?

— Знаю. Она — вряд ли.

— Не переоценивай себя, Кирилл.

Отец вернулся к бумагам, давая понять, что разговор окончен. И у Кира не оставалось вариантов, кроме как уйти. О чем говорить теперь, он не знал. Зато знал адрес Марины Николаевны. Звонил дяде Игорю накануне.

В восемь утра он прибыл на станцию метро «Лесная». Через пятнадцать минут трясся в полупустой маршрутке в Бровары. Спустя час с лишним звонил в дверь квартиры на третьем этаже ветхой хрущевки.

— Иду, иду, — послышался голос, дверь распахнулась, и Кирилл увидел старика, который удивленно на него воззрился. — Ну и зачем пожаловал, мил человек?

— Здравствуйте! Я — Вересов, — представился так, будто это сразу все объясняло.

Дед прищурил глаза, потом похлопал себя по карманам, нащупал очки и нацепил их на нос. Долго, внимательно смотрел на мальчишку, стоявшего посреди подъезда, и, наконец, спросил:

— Так зачем явился?

— Мне нужна Марина Николаевна. Я знаю, что она уехала, но мне надо с ней поговорить.

— Вы Вересовы все такие настырные? Папаша твой ходит-ходит, не уймется. Теперь еще ты. Не о чем вам говорить с МаринНиколавной.

Стрельников снял очки и стал закрывать дверь. Кирилл никогда не отличался особенной нерасторопностью или отсутствием нахальства. Потому так быстро, как только мог, вставил ногу в дверной проем и через секунду орал на весь подъезд, хотя ему и вполовину не было так больно, как он хотел показать.

Петр Данилович отпустил дверь и смотрел на пацана уже исподлобья. Дождался, пока тот замолчит, и проворчал:

— Наорался?

— Нет. Мне нужна Марина Николаевна. Я должен попросить у нее прощения. Если надо, буду дальше орать.

— Ну ори, — дед пожал плечами, сделав вид, что про намерения Кирилла не услышал. — Я все равно не знаю, где Марина.

Кирилл только усмехнулся и тоном дяди Игоря, рассуждавшего о вреде мата, проговорил:

— Я как-то на днях сказал неправду. Оболгал одного человека. В результате пострадал не только этот человек, но и мой папа, который… которому этот человек дорог. Сейчас что-то мне подсказывает, что врете вы.

— Весь в отца, — буркнул дед. — Такой же пустозвон. Выпороть бы тебя, да не поможет уже.

— Ну выпорите, только скажите, где Марина Николаевна! Я все равно не уйду!

Дед теперь уже с интересом посмотрел на своего гостя и распахнул шире дверь.

— Проходи, — кивнул он. — Дверь за собой закрой и разувайся. У меня прислуги нет.

Кирилл вошел в прихожую и осмотрелся. Обыкновенная такая квартира… из прошлого века. Тут же спохватился, что впустивший его дед усмотрит в его разглядывании не праздное любопытство, а что-то обидное, торопливо наклонился и стал разуваться. Потом разогнулся и сказал:

— Чтобы вам было понятно… Отец вообще не знает, что я здесь! Он ее сам ищет. И найдет, даже не сомневайтесь. Но мне важно, чтобы я первый нашел. Потому что… это все я и натворил.

— И за каким, спрашивается, хреном? Она тебе пару влепила? Или кукольный театр устроить решил? Что ж вы за молодежь теперь такая: что хочу — то и ворочу! — возмущенно выдал Петр Данилович.

Кирилл опустил голову. Как объяснить этому деду, что приревновал к