от неожиданности. Группа первокурсников удивленно воззрилась на новую училку, она неловко улыбнулась и продолжила занятие.

В пятницу с утра пар не было. В технарь только к третьей идти. И она решила воспользоваться случаем и сперва смотаться в больницу. Стать на учет. Да и определить срок беременности тоже было бы неплохо.

Оказалось девять недель. Посчитала. Улыбнулась. На Новый год.

Второй день занятий пролетел как-то незаметно. В глазах ее поселились улыбка и надежда. Им было неплохо в ее глазах. Уютно. До единственного момента. Когда она подумала о том, что Макс ничего не знает. И не узнает, если она не позвонит. Надо ли звонить? Ему надо?

Баба Лена, разумеется, рассердится, когда станет известно. Деда вообще удар хватит. Наверняка, он же такой старомодный. Мать истерику устроит. Даже из Португалии слышно будет.

А Макс? Что Макс?

Что может сказать Макс?

Им ведь хорошо было? Ей, ему — хорошо было?

До того дня, как Кирилл растоптал ее, все было хорошо.

Но то, что никакой ребенок в планы Макса не входил, она понимала. И то, что она сама оказалась в его жизни случайно, Мара понимала тоже. Так почему он должен эту свою привычную жизнь, которая ему нравилась, менять только из-за того, что она не обеспокоилась тем, чтобы не залететь?

Он ничего ей не обещал. В любви не клялся. Ничего не должен.

И все-таки она счастлива только оттого, что станет матерью его ребенка.

Так почему бы ей не сказать обо всем ему?

Потому что трусиха! Потому что сбегала, испугавшись, что он не поверит ей и станет смотреть на нее с презрением! Потому что теперь боится, что он оттолкнет ее, узнав про беременность! Потому что боится, что не справится с болью, которая навалится, когда придется вынырнуть из мира фантазий и столкнуться с действительностью!

Неожиданно Мара улыбнулась.

Справится.

Теперь справится.

Самое главное у нее есть.

И она взяла с тумбочки телефон. На часах было начало девятого вечера, когда она набрала номер, который вспомнила бы в любое время.

Напряженно вглядываясь в некое подобие дороги, которое освещалось фарами и совершенно не внушало доверия, Макс двигался вниз по спуску-серпантину, когда раздался телефонный звонок. Не отрывая взгляда от дороги, он ответил:

— Вересов.

— Максим, это Марина.

— Мара, — выдохнул Макс и вцепился в руль. — Я так рад услышать твой голос.

— Ты где? Ты в дороге? Ты можешь сейчас где-то остановиться? — взволнованно заговорила она. — Мне нужно тебе сказать…

— Что случилось? — голос его выдавал напряжение.

— Случилось… Послушай, я… Я не знала, как тебе сказать, но… не сказать не могу… Ты можешь относиться, к этому, как считаешь нужным… Я не нарочно, правда… и ничего не добиваюсь… Максим, я… я беременна, — дальше была скороговорка, будто тогда боялась начать, а теперь боялась остановиться: — Я все понимаю, честное слово. Я долго думала, надо ли тебе говорить. И нужно ли тебе. А потом поняла, что промолчать будет неправильно. Я знаю, как ты любишь Кирилла. И ребенок… он может быть тебе важен независимо от того, что происходит между нами. Этот ребенок твой, я тебе клянусь! Чем хочешь, клянусь! Просто так получилось, что… Максим, если тебе этого всего не нужно, то это ничего не меняет, я все равно его оставлю. Я буду рожать, я решила. Если ты захочешь его видеть… участвовать… я тебе этого запрещать не буду. Я ничего не прошу, ни на чем не настаиваю, я просто хочу, чтобы ты знал. На твои дальнейшие планы это никак не повлияет, если ты сам не захочешь, я тебе обещаю.

— Хорошо, — он улыбался глупой, довольной, счастливой улыбкой. И слабо соображал. Единственное, что понимал ясно — надо доехать. По этой чертовой дороге ему надо доехать. К Маре и их ребенку. — Твоя беда в том, что ты слишком много думаешь. За всех.

— Прости… я по-другому не умею. Есть ты и твоя семья. Есть я и дед. Будет ребенок. О нем мне придется думать, независимо от того, нужен он тебе или нет. Я не буду лезть в твою жизнь, правда. Я ни на что не претендую и никогда не претендовала.

— Хорошо, Марин. Я понял.

На том конце послышался тихий вздох. И она сказала:

— Тогда спокойной ночи, Максим?

— Спокойной ночи, Мара.

Она сбросила. И так и осталась сидеть на кровати под старым персидским ковром, сжимая в руках телефон. Она говорила с ним. Она слышала его голос. И она не знала, как будет жить без него. Потому что он даже не спросил, где она.

Впрочем, чему удивляться? Кирилл все озвучил.

За окошком мелькнул свет фар. Под колесами шуршала щебенка. Машина была почти в каждом дворе. Хотя в такое время обычно уже не ездили, а спать укладывались. Распорядок дня в селе. У Мары теперь был свой распорядок. В котором она почти не спала и мало ела. Придется менять.

На часы она не смотрела, и, сколько было времени, не знала, когда раздался негромкий стук. Ее комната была первой от входной двери. И баба Лена давно уже дремала перед телевизором в зале. Она всегда в это время уже спала. Можно было хоть песни петь. Раньше трех ночи не проснется.

Мара убрала в сторону телефон. Поднялась. Накинула на плечи шерстяную кофточку — в прихожей вечно был сквозняк, гулял холодный ветер. И направилась открывать. Не спрашивая, кто, все равно кто-то из соседей, отодвинула задвижку. Дверь открылась.

— Пустишь?

Она ничего не ответила. Не успела. Прошло ровно две секунды, как она поняла, что это он. На пороге, под слабой лампочкой, прикрытой козырьком от непогоды, стоял Максим Олегович Вересов. И в глазах ее потемнело, а в ногах появилась странная слабость. В ушах зашумело море.

Подхватив ее на руки, Макс зашел в дом, прошел в первую попавшуюся комнату и уложил Мару на кровать. Сам сел рядом, убрал с ее лица челку, успевшую отрасти, и подумал о том, что прошедшие две недели были самыми