— Айтен! Айтен!

Он слышал, чувствовал, как последние твари ползут по нему, но не мог ничего сделать. А потом все стихло, и время остановилось. Так, в тишине, закладывавшей уши, и лежал, дрожа от озноба. И лишь тепло, разливающееся по телу от медальона, не давало ему совсем окоченеть во влаге и холоде.

Наконец наверху хлопнуло. Это откинулась крышка погреба, и Ноэн срывающимся голосом заорал:

— Магистр!

— Истр! Истр! — отразили голые каменные стены крик.

Айтен был бы рад отозваться, рявкнуть, чтобы не орали, иначе голова его треснет, но смог только просипеть.

— Ы-ы!

— Слышишь!? — удивительно, что Эсель его услышал. Наверно, очень хотел верить в чудо. — Надо глянуть…

В тишине смачный плевок крепыша показался слишком громким, но таким живым и обнадеживающим, что, если бы Митар смог, рассмеялся от счастья.

Факел осветил подвал, а затем медленно и осторожно просунулась сивая голова Ноэна. Увидев лежащего инквизитора на груде мусора, с облегчением выдохнул:

— Жив! И, вроде бы, ни одной крысы…

— Титька тараканья! — радостно завопил Эсель и тоже свесился вниз головой. — Вот же черноплащий! А я думал, что про вас все россказни!

Рослого магистра вытаскивали вдвоем.

Лишь оказавшись наверху, он смог чуть качнуть головой, нормально дышать и моргать.

— Эй, святоша! Вот ты крыс пуганул! Расскажи хоть: чего произошло-то?

А Айтен и сам не знал, что произошло, и как объяснить, что крысы, ринувшиеся на него, передумали и набросились на управляющую ими Манью и ее родственницу. Что это так — свидетельствовала залитая кровью мебель, пол, стены и два обглоданных до костей тела. Точнее до черепа твари объели головы, пожрали руки, ноги, но одежда и другие приметы позволяли опознать злоумышленниц, заманивающих в комнату клиентов, а потом избавляющихся от тел и тех, кто начинал подозревать их в исчезновениях людей.

Представив, что на их месте выглядел бы хуже, затошнило. От нервной дрожи и невероятной слабости едва держался на ногах, и, если бы Эсель не поддерживал, рухнул на пол.

Да и разговаривать не мог. Поэтому до гостиницы горе-телохранители тащили его на руках, а встречные по пути, отойдя поодаль, с негодованием шептались:

— Вот! Вот они заступники наши — девок совращают, по шлюхам шастают да напиваются до беспамятства!

Отлеживаясь в гостинице, Айтен трясся от озноба, стучал зубам и думал, думал, думал…

Про знак, что на нем нарисовал чей-то палец, знал лишь он. В погребе было холодно, однако от переживаний настолько пропотел, что символ растекся. Эсель же решил, будто, падая, он поранился, и весьма удивился, не найдя на лбу и висках Митара ни одной царапины.

— Эко тебя, ведьмы! — сокрушался он, укрывая инквизитора одеялами и поя горячим вином. — А с виду тихие! Расскажешь, как расправился?

Митар неловко кивнул.

— Вечером Вилатта придет. Посмотрит на тебя… — десятник, заметив, что магистр все не может отогреться, бросился еще искать одеяла. — Я сейчас!

Айтена тошнило от гадости, которой отравила Манья, но согревала радость, что выжил, что Дэя в безопасности. При мыслях о ней, медальон тут же нагрелся, и по груди начало растекаться благодатное тепло. А потом воздух задрожал, поплыл, и из образовавшегося прохода появилась Дэлинея.

Митара обрадовался, попытался улыбнуться, но вышел ужасный оскал.

«И так-то не красавец, а теперь и подавно жалкий урод. И как она решилась быть со мною?!» — угрызения прервала Дэя, бросившаяся к нему. Перед глазами Митара все плыло, но он заметил, что она выглядела плохо. Заплаканные глаза, покрасневший нос, домашнее платье… И все же она была такой красивой, родной, любимой.

Эсель, вернувшийся с еще одним одеялом, застыл в проходе.

— Вижу: я лишний! — положил ношу на стул и попятился к двери. — Ежели чего — тут рядом! Намилуетесь, расскажу, какой он храбрец и везунчик.

Когда остались одни, Дэя нырнула под одеяло, прижалась к озябшему Айтену горячим телом и заплакала, уткнувшись в его плечо. Только ради этого мига он согласился бы еще раз пережить те страшные мгновения. Потому что теперь окончательно убедился — она рядом, любит его, а он жив и любит ее.

«О чем еще можно мечтать?» — рядом с нею сразу стало легче, нашло успокоение, и Айтен уснул.

Всю ночь Дэя согревала его, гладила, целовала, а он сквозь сон наслаждался ее нежностью и заботой. А под утро, когда она тоже заснула, чувствовал себя достаточно бодро. От счастья щемило сердце.

Хотелось заботиться о ней, вернуть хотя бы толику подаренной ею нежности. Не сдержавшись, провел ладонью по бархатистой щеке с ямочкой, поправил прядь, упавшую на самое прекрасное на свете лицо, приподнял одеяло, чтобы укрыть… — и взгляд застыл на ее предплечье.

Во сне платье сбилось, чуть обнажило плечо, и Митар увидел укусы — двойные точки — какие оставляют крысиные зубы.

«Это была ты!» — от осознания, что, да, она ринулась на помощь, не побоявшись стаи тварей, претерпела все это, только бы спасти его — бросило в жар, но от того, что чертила символ — скорее всего запретный — похолодело в грудине.

Дэя вздрогнула, открыла глаза, и они встретились взглядами.

— Это была ты?

Страх мелькнул в ее глазах, но она не стала изворачиваться, лгать. Просто сомкнула губы, опустила голову на подушку, и по ее щекам потекли слезы.

Вспыхнувшие было в его душе ожесточение и недоверие стихли перед ее немым отчаянием.

«Ты не можешь! Не можешь быть ведьмой! Только не ты!»

Она плакала, а он сидел на постели, не зная, как быть. Всю жизнь люто ненавидел колдунов и колдуний — отступников, забирающий чужие жизни, силы, тела. Они были для него грязными, мерзкими ублюдками, которым нет места на земле. Он кропотливо изучал их запретные знания, богомерзкие повадки и обряды, чтобы охотиться и истреблять, избавить мир от зла и грязи. Да ради нее же пошел искать тех, кто мог угрожал ее жизни. А оказалось, что его прекрасная, любимая Дэя, за которую, не задумываясь, готов был положить свою жизнь — ведьма?!

Пребывая в оцепенении, не гнал ее, потому что любил; потому что она любила его; потому что ринулась на помощь, не испугавшись тварей, которых боялась; потому что было еще много причин. Но и не мог пересилить себя, чтобы утешить, ободрить, простить…

А Дэя как всегда оказалась сильной и гордой. Нет бы бросилась на шею, начала молить простить, клясться, что ничего не знает. Да пусть даже солгала бы! Он бы нашел ей оправдание, свалив прегрешения на остатки памяти Сонезы. Дэя же встрепенулась, вытерла слезы, откинула одеяло и встала. Не оборачиваясь, босой дошла до середины комнаты, разомкнула переносное кольцо и в безмолвии ступила в портал. Каждое ее движение было неспешным, даже медленным, но лишь когда проход сомкнулся, Айтен опомнился и крикнул: