– Фура… – крикнул отец и не смог больше выдавить из себя ни слова. Дышал прерывисто и сухо.

А потом и вовсе остановился. Я понадеялась, что он решил меня не преследовать, но причина была не в этом. Он уставился на собственную руку, коснувшуюся груди, и на его лице проступило мрачное изумление. Затем отец рухнул лицом вниз, прижав к груди обе руки.

Это был еще один из тех моментов, когда существовали две версии меня, готовые пойти разными дорогами. Наличествовала более добрая, милая Фура, которая вернулась к умирающему отцу и утешила его, хотя знала, что в конечном итоге это ничего не изменит. И была еще одна – более жестокая и ледяная, которая стояла у ворот и смотрела, просчитывая все варианты, словно они были лишь числами, нужными для перемещения между шарльерами, ледяными и безразличными, как неподвижные звезды.

Записывая все это теперь, выцарапывая буквы таким образом, который никогда не станет для меня легким и естественным, я не могу сказать, что горжусь своим поступком. Вовсе нет. После всей той любви, которую он мне подарил, я должна была к нему вернуться. Надо было отпустить Морсенькса и обойтись с отцом как можно лучше, пусть в моих силах было немногое. Но я этого не сделала. Я просто стояла и смотрела на него, и все, на что меня хватило, – это прошептать «прости», и за единственное слово я едва не поплатилась всей своей решимостью. А потом я повернулась – зная, что он умирает, что я больше никогда не увижу его живым, – и пошла прочь. Думаете, я проявила равнодушие, ведя себя так, продолжая воплощать в жизнь свой план, как будто с отцом ничего не случилось? О, мне было не все равно. От увиденного меня разрывало изнутри, и эти дыры становились еще шире от осознания того, что я должна продолжать думать об Адране, как бы сильно это ни ранило моего отца или меня, когда осядет пыль.

Все, что я могла сделать, – это повторять одно и то же слово беззвучно, как будто я говорила его в большей степени себе, чем ему: «Прости, прости, прости…»

А потом мы прошли через ворота, и я, повинуясь суетливому чувству приличия, как следует заперла их.

Мы вышли на Халигон-стрит, где высокие жилые дома и особняки стояли по обе стороны, точно стены пурпурного каньона. Большинство окон все еще были темными или занавешенными, но кое-где горел свет: кто-то рано встал или заинтересовался шумом, доносящимся из поместья Нессов. На улице, однако, все еще царила тишина. Я рассчитывала бросить Морсенькса и затеряться в потоке пешеходов и машин, но на Халигон-стрит не было ни души.

– Ты омерзительна. Ты вела себя с отвратительной жестокостью. Бросить отца таким непристойным, черствым образом…

– Вы не отличаете жестокость от доброты, доктор. И прекратите болтать, если не хотите получить укол.

– Куда ты меня ведешь?

– В одно хорошее место. Награжу вас за то, что вы так мило со мной обошлись.

Мы повернули направо и проследовали по крутому изгибу Халигон-стрит к перекрестку с более широкой Джонсери-роуд. Это была одна из главных магистралей, пересекающих Хадрамо, и даже в столь ранний час она оказалась достаточно оживленной для моих целей: в обоих направлениях двигались всевозможные транспортные средства. Навстречу нам выехал трамвай, покидая парк Маварасп. Вспышка электричества сверкнула на его крыше и просыпалась градом искр на рельсы и булыжную мостовую Джонсери-роуд, и я вспомнила, как мы с Адраной ездили на таком же в парк, чтобы поесть мороженого, покататься на коньках и потанцевать под музыку оркестра.

Но этот шел в противоположном направлении. Над его передней частью было написано желтыми буквами: «Станция „Инсер“».

Я вскинула руку, и трамвай начал замедлять ход.

– Поднимайтесь без шума, – прошептала я, перемещая шприц с шеи Морсенькса ему на поясницу. – Я буду прямо за вами.

– Я ничего не вижу.

– Вам и не надо. Просто отыщите свободную скамейку в хвосте трамвая.

Вагон остановился прямо перед нами. Морсенькс забрался внутрь, пошарил рукой вокруг и отыскал поручень, а потом, получив от меня ободряющий толчок, начал пробираться вдоль отсека. Я сунула в щель рядом с водителем пистоль с одной мерой:

– За нас троих до станции «Инсер». Я, мой дядя и робот.

– Этого хватит туда и обратно, – проворчал водитель. – Но робот останется впереди.

– Ладно. – Я пожала плечами. – Оставайся тут, Паладин, у двери.

Может, водитель и удивился компании из грузного лунолицего слепца в черной одежде, поврежденного робота и босоногой девушки со светящейся кожей, но не подал вида. Другие пассажиры тоже не слишком заинтересовались новыми попутчиками. Я старалась не смотреть никому в лицо, опасаясь, что меня могут узнать. Но в столь ранний час, думаю, большинство из них были трудягами, которые ехали на смену, и у них имелись дела поважнее.

Я устроилась рядом с Морсеньксом, когда трамвай тронулся в путь.

– Если ты меня ослепила, я тебя разорю.

– Вот и благодарность за то, что мы столько лет давали вам работу. Вы и впрямь неприятный экземпляр, доктор Морсенькс. Мне следовало бы послушать Адрану много лет назад.

– К этому времени суматоха уже должна была привлечь внимание констеблей. Они разберутся, что ты задумала, и заблокируют поезда, следующие до Инсера. Тогда все пистоли мира тебе не помогут.

– Да заткнитесь вы наконец. Хотите, чтобы все в трамвае услышали?

Но на самом деле никакого риска не было: вагон слишком громко лязгал и грохотал. На пересечении Джонсери-роуд и Хай-Хилл-роуд он прогремел по расходящимся рельсам, и я воспользовалась шумом, чтобы незаметно встать со скамьи. Мои босые ноги ступали бесшумно, когда я медленно шла к передней части трамвая. Позади меня Морсенькс продолжал самозабвенно сыпать упреками.

Я наклонилась к водителю:

– Дам тебе еще пистоль в одну меру, если остановишься сейчас, выпустишь меня и робота и поедешь дальше, как будто ничего не случилось.

Водитель положил руку на рычаг тормоза:

– Я думал, вы едете на станцию «Инсер».

Я сунула монету в щель:

– У меня изменились планы.

Джонсери-роуд и Хай-Хилл-роуд заканчивались у Зала Истории, а от трамвайной остановки вблизи от него было рукой подать до шумного и суетливого Нейронного переулка. Мы вошли в Драконьи врата в северном конце. Случались периоды, когда здесь было спокойнее, чем обычно, но никогда не бывало по-настоящему тихо, даже в столь ранний час: это было сущее благословение. Мы двинулись сквозь шумный, вонючий поток посетителей. Дыхаль была тяжелой от духов, феромонов, наркотиков, алкоголя, не говоря уже о просачивающемся сквозь них смраде мочи и рвоты, – и еще не стоило зацикливаться на состоянии камней под ногами, размышляя о причинах их жирности.

Я шла с высоко поднятой головой, бросая вызывающий взгляд на любого, кто хотя бы посмотрел в мою сторону или выражением лица отчасти намекнул, что мне здесь не место. Я представляла себе, как говорю им: «Мое имя – Фура Несс. Я читала кости под командованием Ракамора. Я видела „Рассекающую ночь“ и осталась в живых. А у вас какая история?..»