…возможно, если все сложится хорошо, то когда-нибудь у Розочки тоже появится своя квартира. Пусть небольшая, но своя.

Астра вышла в коридор.

Кухонька… тесная. И печка здесь стоит обыкновенная, дровяная, а вот энергетическую составляющую изменили, пусть это и не положено. А кристалл почти пустой.

И не только здесь.

– Наверное, он был умным человеком, – Астра заглянула в стазис-шкаф, отметив, что плетение нынешнее, пусть с виду почти не отличалось от стандартного, но энергии потребляло в разы меньше.

А вот в шкафу коробка с эклерами.

Куплены в театральном буфете. Красная рыба. Банка икры, к слову, не испортившейся… и оставлять ее жаль, и за мысли свои становится стыдно до того, что дыхание перехватывает. И это она, Астра, дива? Дива, которая готова побираться по чужим квартирам?

Бутылка охлажденного шампанского.

Он ждал женщину? А та не пришла?

Или пришла, и… ее мучил иной голод? Настолько, что, не удержавшись, она выпила его всего?

Нет, не сходится. Он ведь умер на другой квартире. Тогда откуда шампанское здесь? Или… возможно, он устал от чужой квартиры и собирался привести ее в дом? И подготовился? Волновался… это ведь не просто связь, которые случаются частенько, это уже нечто большее.

Шкаф Астра закрыла.

И заглянула в другие, хотя ничего-то необычного не увидела. Пакет с мукой, еще один – с гречневой крупой. Сухари, разложенные на подоконнике и уже подернувшиеся зеленоватой пленкой плесени. Пара тарелок, пара мисок. И кружки. Одна железная, такая, которую в каждом доме, пожалуй, встретить можно, другая вот из тонкого стекла, цветами расписанная.

Красоты необычайной.

Астра долго разглядывала ее, прежде чем решилась в руки взять. И прикоснувшись, едва не отбросила, до того неприятным было это прикосновение.

– Вот, – сказала она, заставив себя держать кружку. – Тут.

Странный выбор, конечно.

Почему не запонки? И не булавка для галстука? И не какая-нибудь иная мелочь, которой бы покойный Петр Сергеевич пользовался бы часто? А то и вовсе носил, не снимая. Или… кружка была настолько красивой, что даже зная о сокрытой в ней силе, Астра все равно изнывала от желания прикоснуться.

И это было частью заклятья.

– Позволишь? – поинтересовался Святослав.

Астра кивнула.

Он же, склонившись над кружкой, долго ее разглядывал. Потом осторожно коснулся края и тотчас одернул руку, пожаловавшись:

– Жжется… странно, что наши не заметили.

Странно.

Наверное.

Святослав набросил на кружку полотенце, что висело тут же, на крючочке. Полотенце, пусть и кухонное, было чистым, выглаженным. И это тоже казалось неправильным: кто в здравом уме тратит время на глажку кухонных полотенец?

Разве что тот, кому заняться больше нечем.

– Я покажу. Пусть разбираются, – кружку Святослав трогать не стал, но вышел. Звонит? Телефон тут имелся, должен был быть, если этот человек, который теперь чувствовался Астре близким, и вправду был важен для системы. Она прислушалась, убеждаясь, что права: Святослав с кем-то беседовал.

Пускай.

Что-то другое было неправильным, не таким, как нужно. И не в кружке дело. На нее не обратили внимания. Или обратили, но лишь как на необычную, красивую вещь. Мужчины тоже слабости имеют. А вот порошок на нее не реагировал.

Правильно, он на живой силе завязан, а то, что пряталось в стекле – вновь же, совершенно непригодный для создания классических артефактов материал, – было частью мертвого.

Астра еще раз прошлась по кухне, убеждаясь, что ничего-то не пропустила. А когда вернулся Святослав, поинтересовалась:

– Где его родные?

– Родных у него нет. Он вдовец. Семья погибла при эвакуации, поезд попал под бомбежку. Родители эвакуироваться не пожелали, остались в Ленинграде.

А он выжил.

И ему, наверное, тоже было немного стыдно за то, что он выжил. Астра знает это мерзковатое чувство, в котором стыда столько же, сколько и затаенной радости.

Портреты обнаружились в единственной комнате, вновь же, мало большей, чем та, которая досталась Астре. Портреты стояли в рамочках. Черно-белые снимки, с которых на Астру смотрели совершенно незнакомые ей люди. Женщина с болезненно-одутловатым лицом и пара детей.

От них она отвернулась, разглядывая обстановку.

Софа. И немецкий трофейный сервант, заставленный трофейным же фарфором. В углу – швейная машинка со знакомой табличкой на вороненом боку.

«Zinger».

От жены осталась? Или от матери? Или тоже из тех, чужих по сути вещей, которым повезло найти себе новый дом.

Ковер на стене вот новый, с оленями.

Красивый, пожалуй.

Матушке бы не понравился, потому как аляповатый слишком, но вот Астра такой бы повесила. Много таких, чтобы все стены укрыть. Тогда всяко теплее становится.

Кровать.

Покрывало.

– С точки зрения… ее… он удобная жертва, – здесь Астра тоже сперва заглянула под софу, помня, сколь много всего имеет обыкновение под этой софой теряться. Однако на сей раз не обнаружила ничего, кроме все того же порошка. – Немолодой, но и не старый, жизненных сил в нем хватало. С другой стороны, ни родных, ни супруги, ни детей. Если бы он и вправду был инженером, стал бы кто копаться в этой смерти?

Спросила и посмотрела, вдруг испугавшись, что позволила себе чуть больше, чем следовало бы. А если… если ей сейчас скажут, что не ее ума дело.

– Похоже… – Свят потер подбородок. – Это… многое меняет.

Тонечка радостно улыбалась, глядя на человека, который зачем-то к ней привязался. Человек этот что-то рассказывал, громко, вдохновленно, то ли стихи чужие читал, то ли пересказывал кино, главное, делал это со всею душой.

А Тонечка кивала.

Ахала.

И даже всплескивала руками, выражая восхищение. Восхищение ему определенно нравилось. И он, забывая про маску – совершенно, между прочим, непрофессионально, – выпячивал грудь и начинал поглядывать этак, преснисходительно. Порой и вовсе выбивался из роли, и тогда в словах его проскальзывали неприятные резковатые ноты человека, полагающего себя умнее прочих.

Но Тонечка подобных мелочей не замечала.

Антонина же ждала.

Она умела ждать. И слушать.

Наблюдать.

А еще сопоставлять услышанное с увиденным и собственной жизнью, которой она, Антонина, немало дорожила.

– Это так… восхитительно! – Тонечка даже на цыпочки встала, потом прикоснулась к смуглой руке и тотчас одернула пальца, застеснявшись. Как же, она девушка глубоко порядочная.