* * *

Мне нравятся люди, которые чем-то пахнут, при условии, если их запах мне приятен. У меня не тонкое обоняние, но разборчивое. То, что мне всегда нравилось у Старика, это его ароматы.

Он пахнет дорогой кожей, светлым табаком, сухой соломой — всё это смешано, дистиллировано, сочно, воздушно. Что-то изысканное, благородное, сладкое, тонизирующее, грустное и ненавязчивое. Его каюта пропитана всем этим. Из-за этого самого запаха похищение Дира мне кажется маловероятным. Оно принимает форму временного отсутствия.

Я вхожу и сажусь. Гектор наблюдает за мной с огорчённым видом, терпеливо, его полицейские амбиции упразднены радикально. Он знает, что его здесь превосходят, так что пусть работают великие.

— Я полагаю, что ты уже допросил юнгу-гонца?

— Конечно, он…

— Позови его, Тотор!

Кузен исчезает. Я устраиваюсь в кресле поудобнее, руки на животе, с видом довольного барыги.

«Есть новости!» — написал Почтенный. Он хотел с кем-нибудь поделиться. Зная, что Гектор находится на борту, он к нему и обратился. Вот только в промежутке между той минутой, когда он вручил своё послание юнге и появлением моего кузена, Папаша испарился. Злая колдунья Карабосс взмахнула волшебной палочкой. Мюскаде[81]— на стол, как говорит Берю. И — опля, всё, нету Папы! Я смотрю вокруг себя. Каюта в порядке, чистая, радостная. Ничто не напоминает драму! Приятно пахнет беззаботным круизом, обещанными в проспектах развлечениями…

Босс что-то узнал. И поскольку он узнал что-то, кто-то поспешил упрятать его, чтобы помешать ему говорить.

Я подхожу к письменному столу с роскошным кожаным бюваром, на котором выгравирован гордый силуэт «Мердалора». Открываю бювар. Внутри лежит анонимное письмо, которое подсунули боссу во время посадки:

«Старый м…!

Если ты думаешь, что сможешь помешать чему бы то ни было со своими легавыми, ты ошибаешься».

Странно, что он припрятал эту позорную бумажку здесь, на виду у грумов, что он её вытащил совсем недавно из своего бумажника. Может быть, новости, которые узнал босс, были связаны с анонимным письмом?

Его ручка всё ещё лежит на столе. Всё произошло очень быстро. Одной минуты было достаточно, чтобы проделать путь от каюты Дира до трапа, и ещё одной для Тотора, чтобы дойти до каюты… Да что это я, считаю секунды как утром, с сундуком!

— Можно войти? — спрашивает Гектор.

Рядом с ним высокий мальчуган, который состоит из одних рук и ног, лицо усеяно веснушками, и он себе на уме. Мальчуган явно не считает себя собачьим экскрементом. Надо видеть, как он выпячивает грудь в своём шикарном красном прикиде с золотыми пуговицами.

— Значит, всё серьёзно, месье? — обращается он ко мне. — Еще один?

Сдаётся мне, что корабельные тайны при такой жаре выпариваются быстро.

Я воздерживаюсь от ответа.

— Рассказывай, сынок! — говорю я ему, возвращаясь к креслу.

Нет необходимости давать ему объяснения, он это делает сам.

— Я был на дежурстве… Месье из этой каюты позвонил мне. «Ты знаешь Гектора Дэра?» — спросил он. «Да, мсье, — ответил я, — это частный детектив на борту». — «Частнее не бывает, в самом деле… — ответил месье. — Быстро отнеси ему эту записку, он должен быть около трапа».

— Хорошо, — обрываю я, — продолжай свой рассказ, но сначала скажи, как он выглядел, этот месье.

Мой вопрос сбивает с толку мальчугана.

— Что вас интересует? Как он был одет? На нём были белые льняные брюки и рубашка…

— Я хотел узнать, как он себя вёл, сынок. Он чем-нибудь занимался, когда ты вошел?

— Но я не входил, — говорит мальчик. — Он приоткрыл дверь и протянул мне письмо.

— Чёрт, вот это уже интересно. Как ты думаешь, он был один в каюте?

— Нет, конечно, я услышал голоса перед тем, как постучать.

— Ты знал об этом, Гектор? — не могу не открыть скобку я.

— Э-э… мм… честно говоря, э-э… нет! — лопочет кузен.

Я выдаю ему улыбочку с уксусом.

— Что ты хочешь, Тотор, это ремесло. Ладно, вернёмся к нашим баранам[82], ты говоришь, что услышал чьи-то голоса, сынок?

— Во всяком случае, мне показалось, если только старик не разговаривал сам с собой…

— Вывод: он говорил?

— Да.

— И что же он говорил?

— О, знаете, я не прислушивался.

— У тебя феноменальная память, парнишка, включай её!

Юнга распускает хвост.

— Без каких-либо гарантий, — говорит он помпезно, — мне кажется, мне послышалось примерно вот что…

Он закрывает глаза.

«Вот теперь я могу приподнять край завесы…»

Я узнаю стиль босса, как недавно я узнал его почерк. О, да эта фраза — это же сам босс!

В самом деле, она из тех фраз, которые человек его породы может прошептать самому себе.

— Он разговаривал громко, сынок?

— Разумеется, я же услышал из коридора.

— Кто-нибудь ответил?

— Я постучал в это время.

— Но у тебя такое чувство, что в каюте он был не один?

— Да.

— Ты заметил ещё что-нибудь?

Долговязый в красном думает.

— У него в руке был какой-то странный предмет; он раскачивал им на цепочке, что-то вроде монокля, только квадратного.

— Это его лупа! — говорю я.

Мы с коллегами подарили её ему пару лет назад, не помню, по какому случаю. Лупа в оправе из небольшого золотого слитка с цепочкой. Старику подарок очень понравился, и он с ним не расставался. Он стал для него реликвией…

Итак, он держал её в руке в тот момент, когда давал записку юнге. Может быть, он просто играл ею, чтобы «успокоить» пальцы, а может, он только что пользовался лупой?

— Что ещё, сынок?

— Я отнёс конверт месье.

— И ты не останавливался, говори честно, это очень важно.

— Я не останавливался, ьслянусь, я даже бежал, понимаете?

Звенит болтофон. Я снимаю трубку, и сразу же меня оглушает голос Абея.

— Ахилл! — орёт судовладелец. — О! Вот ты где, так, хорошо! Наконец-то! Немедленно иди ко мне, у меня для тебя ещё тот сюрпризец!

У меня нет времени развеивать его иллюзии, этот кретин уже положил трубку.