только такая внутренняя, изнутри идущая любовь скрывает недостатки профессии и раскрывает детские души. Чего это стоило — они знали слишком хорошо.

Поэтому предводитель их «кружка довоенных могикан», Григорий Валентинович Сырин, старый и седой математик, славившийся умением так эмоционально рассказывать теоремы, что переходил на рифму и готов был чуть ли не воспевать доказательства скрипучим фальцетом, так вот, он пошел в районо к своему приятелю Борису Абрамовичу Гольдштейну и решил все вопросы с переводом Таси. К новому учебному году место в Топоровской школе для Таси было зарезервировано.

Конечно же, были и другие учителя, тоже со стажем, которым Тасины уроки пришлись, так сказать, не очень по нраву. Это были три русачки, две математички, тщательно ненавидевшие «выжившего из ума старика» Сырина, а также географичка и вторая биологичка. Это, если можно так выразиться, были вечно вторые героини.

Дети их не любили.

Прежде всего, за успокаивающую и беспроигрышно результативную манеру вести урок строго по учебнику, как правило, не вставая со стула, криком подавляя скучливую бузу на «Камчатке». Строгость во всём была залогом успеха, гарантией результата. Особенная принципиальность проявлялась в проверке обширных домашних заданий. Их нисколько не волновало, как было учиться детям из осиротевших отцами семей, на которых обрушилась послевоенная нужда, детям, которые должны были и по хозяйству помочь загнанным своим матерям, да и приглядывать за младшими братьями и сестричками. На словах всё делалось для пользы детей, много было говорено правильных лозунгов. Всё было очень толково, но, как всем было прекрасно известно, «вечно вторые» занимались предварительной селекцией и старались отбирать себе в классы хороших детей, преимущественно топоровских, с хорошими, правильными родителями. С нужными родителями. Второгодники в их классах не задерживались и вычищались, несмотря на все правила и проверки. Всему находилось правильное объяснение и нужные бумаги.

И своевременно упреждающие письма.

Фрондёрствующие «старые могикане», конечно же, не мирились с этим прохиндейством, но пока держали равновесие, «вооруженный нейтралитет».

Зато «вечно вторые» прекрасно проявляли себя на педсоветах и на различных профсоюзных, партийных и прочих собраниях — им не было равных в грамотной демагогии, в страсти к отстаиванию своих заслуг и в принципиальной критике недостатков своих коллег. Одна из русачек, королева «вечно вторых», Ираида Львовна Земкевич, особенно преуспела в таком представлении общественных интересов, ограничивавшихся личными привилегиями её свиты. К общему удовольствию, её муж, Борис Петрович, директор местного молокозавода, занимал прочное положение в Топорове и был во всех отношениях уважаемым, достойным и нужным человеком. И поэтому в речах Ираиды Львовны, неторопливых, как течение сметаны, и приятных сердцу, как вершковое масло, всегда находилось и нужное слово, и правильная позиция, и грамотно, по-товарищески расчётливо заточенная шпилька.

«Вечно вторые» не стали сразу выступать против «возможных злоупотреблений» Таси — они заранее разведали, кто и как поддерживает маленькую «африканку», сколько она проводит времени в школе, как за ней толпой носится малышня, да и две статьи в «Ленинской заре» сделали свое дело.

И самое главное, несмотря на все связи в районо, «вечно вторые» никак не могли обойти директора школы, старого Семёна Захаровича Шкоду, однорукого историка, который, как было известно от надёжных людей, имел какие-то могущественные связи в Киеве, а некоторые тихо добавляли, что «и не только», многозначительно поднимая палец к небу.

Лишь Сырин знал, что Шкода был как-то связан с быстро восстановившимся после разгрома местным подпольем, потому так быстро оправдан за «сотрудничество с оккупантами». Хотя все ожидали поначалу, что именно старый историк, в 1939-м вернувшийся «оттуда» после пересмотра приговора и потому пользовавшийся доверием в управе, этот старый человек надолго отправится «к куму».

Но не сложилось.

Никто из членов местной партийной ячейки, кандидатов в члены партии и комсомольцев и не допускал мысли, что Семен Захарович получал господни откровения на золотых цепях. Поднимаемый вверх палец указывал на столицу, а уж такой аргумент поневоле внушал уважение.

Поэтому «вечно вторые» решили поинтриговать попозже, когда первые радости знакомства и первые авансы будут растрачены, а неизбежные взаимные ошибки будут сделаны. Вопрос был слишком неудобный, чтобы его можно было вот так просто оставить.

Для начала, естественно из самых лучших побуждений, Тасе дали классное руководство над третьим «Г». «Пусть покажет свое умение, свой профессионализм, о котором мы с таким интересом читали в районной газете» — и принципиальное мурлыканье Ираиды Львовны было поддержано на педсовете единогласно. Даже «могикане» смирились со старинным правилом, негласной привилегией опытных учителей перед новенькими — новички, как правило, получают «трудные» классы, то есть пересортицу из сложных семей. Так симпатия и авансы Тасе сделали первый шаг назад.

Тасе и выбирать не приходилось. Она подняла перчатку, заставила себя блеснуть африкански белозубой улыбкой и с энтузиазмом согласилась. Ираида Львовна поймала издевательски кроткие взгляды «могикан» и досадливо повела пухлыми плечами.

На следующее утро Тася шла к своему классу по длинным коридорам старой школы и чувствовала, как все силы, все ожидания сжимаются в груди в один большой комок. Её ждала самая первая минута в новом классе новой школы. Что ей все эти взгляды, все эти усмешки на педсоветах! Дети. Новые дети, новые семейные истории, новые судьбы. И в её силах было прикоснуться к этим будущим судьбам новых детей, сделать что-то очень-очень важное, она уже знала, как это важно, как это удивительно сложно и как прекрасно — сделать так, чтобы судьба маленького человека развивалась по возможности лучше, правильнее, счастливее.

Она шла медленно, тихо стучали каблуки новых туфель, плечи невольно расправлялись, живот втягивался, как у балерины. Она не боялась. Но лёгкая дрожь царапалась в её груди. Это было ощущение ответственности, важности и азарта.

Тася нимало не обольщалась — её предупредили, что третий «Г» славился на всю школу. «Это какая-то бурса, — говорила Тамара Григорьевна. — Босяки, из деревень, толком не учатся, шалят, три учительницы не справились. Вот… Вот такая вот вам задачка, Таисия Терентьевна». Тогда, после педсовета, Тася лишь тихонько поблагодарила и постаралась успокоить старушку, которая искренне переживала за неё.

Это было очень торжественно — вот так идти по притихшей школе.

Школьное здание раньше было топоровским костёлом, безжалостно обезглавленным в двадцатых и перестроенным в начале тридцатых. Только удивительная ширина подоконников в классах первого этажа, мощные контрфорсы снаружи и удивительное местное эхо напоминали о