После рюмки вина она еще больше повеселела, пела песни, голос ее был удивительно мягким, напевным. Ее серые глаза смотрели на него ласково, нежно, вся она была наполнена внутренним светлым чувством.

Растокин не спускал с нее восхищенных глаз. Таня встала, подошла к нему, обняла, и Растокин стал целовать ее руки.

Тогда Растокин не знал и не мог даже предполагать, что эта их встреча последняя.

Ехать с ним Таня отказалась. Они сошлись на том, что Растокин сначала поедет на Урал один, устроится, подыщет квартиру, а в очередной отпуск приедет за ними.

С тем он и уехал.

Они переписывались, Растокин высылал им деньги, беспокоился о ее здоровье, просил беречь себя.

Но в октябре неожиданно получил письмо от ее отца. Он сообщал, что Таня очень плоха, и просил по возможности приехать.

Растокин подал рапорт командованию, ему дали краткосрочный отпуск.

С тяжелым и тревожным чувством подходил он к ее дому, а когда увидел у крыльца людей, сердце его сжалось, словно стало тесно в груди. Вбежав в комнату, он увидел на лавке гроб. В нем лежала Таня. Ему не хотелось верить, ему казалось, что это кошмарный сон, болезненная галлюцинация. Таня лежала под белым покрывалом, и ее восковое лицо застыло в последних болезненных муках. Рядом безмолвно стояли Толя и Лена.

Растокин обнял их, плечи его затряслись в беззвучном рыдании.

Когда гроб несли по улице, шел мелкий осенний дождь, словно сама природа оплакивала ее безвременную смерть.

Растокин проклинал себя за то, что не настоял тогда на своем, не увез их с собой, может, удалось бы продлить ей жизнь, хотя надежд на это было, вероятно, мало.

Перед отъездом он поговорил с ее отцом, хотел взять детей к себе, но старик не захотел его и слушать.

– Пока я жив, Валентин, они будут со мной. А помру, тогда поступай так, как велит тебе совесть, – заявил он сердито. – Что мы, басурмане какие, детей своих раздавать? И не обижай меня.

С тем Растокин и уехал. На душе было мрачно, тоскливо. Все его планы жить с Таней, с ее детьми рухнули…

По пути он заехал на родину Карпунина.

Стояла осень. День выдался солнечным, теплым. Он шел по улице, смотрел на новые деревянные домики. Остановившись у строящегося дома, Растокин спросил у бородатого деда о Карпуниных.

Тот отложил топор, долго присматривался к молодому лейтенанту, потом рассказал о том, что Иван Карпунин в 1944-м погиб на фронте, что его жена, Анна, в том же году умерла от ран, попала под бомбежку, а мальца определили вроде бы в детдом. Он указал место, где жили Карпунины. От дома остался лишь каменный фундамент, все остальное, видимо, растащили односельчане после того, как дом оказался без хозяев.

Растокин ходил по усадьбе, заросшей крапивой и колючим татарником, и чувствовал, как тупая, ноющая боль распирает грудь. Окинув взглядом последний раз усадьбу, он с минуту постоял над развалинами и сутуло зашагал по дороге.

В районном центре разыскал детдом, справился о мальчике. Директор дома, однорукий, белый, как лунь, но еще не старый мужчина, недоверчиво посмотрел на него, справился:

– А вы кто ему будете?

Волнуясь, Растокин, как мог, объяснил ему, а когда высказал желание взять ребенка на воспитание, директор отчаянно замахал рукой, упрямо твердя:

– Нет-нет, ничего не выйдет! Много вас тут ходит жалостливых.

Отказал он и повидать его.

– Зачем травмировать ребенка? А если в его детском воображении возникнет подозрение, что вы ему отец, но не хотите в этом признаться и взять с собой, тогда что? Хотите испортить ему жизнь? Нет, я этого не допущу.

Растокин не стал настаивать, пошел в райком партии, рассказал все первому секретарю, тоже бывшему фронтовику. Тот понимающе кивал головой, а в конце разговора заверил, что поможет решить этот вопрос положительно.

И верно, через два дня Растокин, довольный и радостный, вел на вокзал четырехлетнего мальчика.

Шалый ветер трепал черные ленты его маленькой бескозырки…

При переезде железнодорожного полотна «Волгу» подбросило, и этот толчок прервал поток воспоминаний Растокина.

Обернувшись к Сергею, он сказал:

– Скоро доедем, еще минут десять…

Впереди стоял дорожный знак, стрелка указывала поворот на Рябово.

Они свернули с шоссе на проселочную дорогу, тоже покрытую асфальтом, и направились в село, крыши домов которого уже виднелись из-за пригорка.

Вскоре показалась речка, узкой лентой извивающаяся в низине, а потом посреди села – мост через лощину, под которым они тогда сидели в засаде.

По просьбе Растокина водитель остановил «Волгу».

Они вышли из машины.

Когда Растокин приезжал сюда в прошлый раз, мост был таким же ветхим, как и тогда. Конечно, после войны было не до дорог и мостов. Надо было сначала строить жилье, переселять людей из землянок, а теперь и мост стоял каменный, добротный, как и все дома в Рябово.

Спустившись под мост, они увидели колодец, но теперь он был в бетонном обрамлении, с ведром на подставке.

Растокин рассказал Сергею, как они сидели тут в засаде, как услышали крик женщины, как ворвались в дом, убили двух фашистов, спасая детей и женщину, как потом напали на штаб…

Дом, где жила тогда Таня, сохранился, был основательно отремонтирован и выглядел почти новым.

Крыльцо было отделано свежими досками, крыша покрыта новым шифером.

Войти в дом им не удалось, на двери висел замок. Постояв у крыльца, они пошли по дорожке к школе, где тогда размещался штаб немецкой части. Школа за эти годы расстроилась, рядом с прежним двухэтажным зданием появилось еще одно здание – трехэтажное. Сад тоже разросся, фруктовые деревья стали выше, раскидистее и были в это щедрое лето усыпаны спелыми яблоками.

У входа их встретил пожилой, лет шестидесяти, мужчина, довольно подвижный и суетливый. Как потом выяснилось, он работает здесь завучем и в эти дни руководил ремонтом школы.

Растокин объяснил ему причину приезда, и несказанно обрадованный завуч полез обниматься. Он сказал, что тот случай помнит все село.

Завуч тут же взял слово с Растокина, что он опишет этот бой, расскажет о себе и Карпунине, что это нужно им для школьного музея. Растокин пообещал написать, представил ему Сергея, после чего они вошли в школу.

Внутри все было переделано, и трудно было теперь восстановить по памяти, как и что было тогда.

В школу пришел средних лет мужчина, рослый, статный, с серыми глазами и каштановыми вьющимися волосами. И глаза, и волосы, и мягкая добрая улыбка напомнили Растокину знакомые черты.

«Неужели это сын Тани?»

Пошептавшись с завучем, мужчина вдруг заулыбался, подошел к Растокину.