— Народу теперь поломают — страшно подумать! — не унимается Евдоха. А только холку нам надерут, безусловно. Не нужна эта война народу. Ни с какой стороны не нужна.

* * *

Город неузнаваем. По улицам каждый день проходят с музыкой солдаты. На вокзалах шум, плач, солдатские песни. Площади заняты обучающимися солдатами. Улицы наводнены газетчиками.

В первые же дни войны закрыли монопольки. Двор стал трезвым и тихим. Жестянщик Николай выходит после работы с газетой в руках. К нему подходит Евдоха, потом кучка людей обступает Николая.

— Ну-ка, ну-ка! Читай!

— Как там? Чего там?

Захват немцами Калиша почему-то вызывает у Евдохи приступ веселого смеха.

— Вот тебе и на! Сразу, да по башке. Ну, ничего, — пол Расеи отдадим и замиренье выйдет. Эхма, лежать бы уж нам на печке да клопов давить. Вот тебе и ура.

Мне немного обидно. Было жалко отдавать немцам Калиш.

— Война, — встреваю я в разговор, — такое дело. Сегодня отдал, завтра — взял. Может, заманивают немца? Ты что знаешь?

— Тетеря! Молчал бы! Заманивают?! Политик тоже выискался. Чистый генерал.

Волнуется и завод. Здесь говорят о другом.

— Если возьмут, — слышно в одном углу, — так надо стараться попасть под суд, да в штрафную роту. Войну, глядишь, и проворонишь как-нибудь. Плохо, конечно, будет, но, однако, живым останешься.

— Теперь думка одна должна быть: попасть на военный завод! — слышно в другом углу.

Сегодня мастер Бузников пришел в цех за несколько минут до работы. Подойдя к кучке рабочих, он поздоровался и спросил:

— Ну? Что новенького?

Рабочие переглянулись.

— Да как сказать, Николай Степанович… Воюем вот.

— Войну обсуждаем. Немца ругаем.

Мастер достал из портсигара папироску и постучал мундштуком по крышке.

— Что ж… война… И воевать плохо и не воевать нельзя…

— Да, это, конечно, — неопределенно протянул Пронин, — только… ну, как бы вам сказать… не очухаешься сразу-то. Будто гром среди ясного неба…

— Положим, — двинул бровями мастер, — Германия уже сорок лет готовилась к нападению.

— Неймется ей или как? — с невинным видом спросили у мастера.

— Да это как хотите понимайте.

— Но все-таки?

— Сказать прямо, — кашлянул мастер, — зарится Германия на нашу землю.

— Ну, что ж, — подмигнул Пронин, — придется, видно, дать Германии по шеям, Расея-то наша вон какая. Миллионный народ. В рукопашную пойдем, так и то не устоять никому.

— Я думаю, война не продлится долго, — уверенно сказал мастер, — если не к Рождеству, так к Пасхе непременно кончится.

— Дык… это уж безусловно.

А через несколько минут, в вонючей уборной, Пронин хохотал во все горло:

— Слыхал? Сорок лет готовилась… Ну, уж и накостыляют нам. Как богатым купцам всыпят.

— Мастер-то, слышь, и сам не знает, с чего она, война эта.

— С чего? Да все с того же… Паны дерутся, а у холопов чубы трещат.

По заводу поползли слухи о забастовках в Питере и Москве. Шепотом передавали о листовках, найденных в уборных. Через неделю заговорили об арестах. На заводе появились новые рабочие, которые громко кричали о притеснении рабочих.

Дядя Вася некоторое время присматривается, затем говорит загадочно:

— Осторожнее, ребята, с этими, смотри, языком-то не очень трещите.

Завод затих. Меньше разговоров. Работают нехотя. В цехах пахнет скукой.

* * *

Отец поступил на военный завод. Мать шьет белье для армии. Она теперь ходит веселая и дома распевает песни.

Мы работаем трое.

В первый месяц после войны наш заработок поднялся до ста рублей.

— Кому война, а мы при войне только свет увидели, — смеется мать.

Жаловаться, действительно, не приходится. Живем прекрасно. Мясо со стола не сходит. Чай пьем с калачами. Ложимся спать после плотного ужина. Мать купила пузатый темно-красный комод и присматривается к швейной машине. Особенно довольна мать запрещением продажи водки.

— Вот так бы ее навовсе уничтожили, — говорит мать, — первой бы молельщицей была.

— Да уж чего бы лучше, — поддерживает жестянщица.

Все женщины во дворе довольны закрытием монополек.

Евдоха посмеивается:

— Мы-то знаем, что знаем… Трезвенность…

— Ну, уж, ты уж…

— Тар-тар-тар, — хохочет Евдоха.

Он ходит праздничным и веселым. Вчера его признали негодным для армии.

* * *

Привезли первых раненых. Мы ходили на вокзал, но протолкнуться к вагонам не удалось. Вокзал забит гимназистами, гимназистками, чиновниками и военными. У всех в руках цветы. В зале I класса кричат «ура».

Город наводнен беженцами. Они ходят толпами, эти обалдевшие люди в больших картузах с маленькими козырьками.

Всюду говорят о зверствах немцев. Лавочник повесил на дверях цветную картинку «Геройство казака Кузьмы Крючкова».

На картине изображен чубастый парень, протыкающий копьем голубых немцев.

Евдоха посмеивается:

— В Японскую войну вот так же рисовали. Казак япошек, словно вошей, давит, а япошки-то, гляди, и накостыляли героям. Наша берет — и морда в крови.

У всех только и разговору что о войне.

Завод молчит.

* * *

Вовочка удрал из дому. Поехал убивать немцев. Через неделю Вовочку поймали.

Пороли.

Глава VII

Уже два года тянется война, а конца и не видно. Россия оделась в солдатские шинели. В газетах печатают списки «убитых героев». По ночам шумят оркестры. Тысяча за тысячей идут умирать на фронт хмурые люди в шинелях. За ними, по тротуарам, бегут вприпрыжку женщины. У многих на руках — дети. Под сводами вокзала колыхается надрывный плач. Играют трубачи. Темные эшелоны трогаются с места. Двери вагонов широко открыты. Солдаты поют. Играет гармоника. Женщины падают на перрон, бьются головой, кричат.

— Россия кричит, — говорит Храпач.

— Какую ж это жизнь для людей устроили, — хмурится Евдоха. — Бойня! Бойня, едрить ее налево.

Унылые катаются солдатские песни.

Завод молчит.

* * *

Раненые солдаты говорят об измене, называют генералов, которые торгуют армиями направо и налево.

— Продали, — открыто вторят солдатам.

— Продали и пропили.

Солдат с перевязанной рукой громко говорил обедающим в трактире, никого не стесняясь:

— Продают нас, земляки, вроде бы как картошку на базаре. И пудом и мешками. И оптом и в розницу. В Карпатах заместо снарядов сухарей нам представили. Цельными эшелонами нагнали сухарей. Рази это война? Убивство одно. В наступленье идешь — на троих одна винтовка. Они стреляют, а мы, как дураки, лоб подставляем. Погибла Расея.

* * *

Цены на продукты растут, как снежный ком. У булочных с раннего утра выстраиваются очереди. В газетах пишут о голоде в Германии. Ранеными забиты школы и кинематографы. По вечерам улицы тонут в полумраке.

Гуляют прапорщики и гимназистки.

На заводе арестовали литейщика Фомина и двух инструментальщиков.

* * *

Жить становится с каждым днем труднее. Наши заработки уже не вызывают