вверх и попросил слова.

— Пожалуйста. Как ваша фамилия?

Я встал и крикнул:

— Граждане, разрешите…

Но меня перебили. Из-за стола, стоящего на арене, приподнялся лохматый человек и крикнул:

— Пожалуйста, сюда. Как ваша фамилия?

— Неважно, — ответил я, пробираясь по рядам.

— От какой партии выступаете?

— От себя!

Солдаты захохотали. Тогда в оркестр вскочил рыжий гимназист в очках. Яростно вздевая к трапециям цирка руки, он закричал визгливо:

— Мы, анархисты, протестуем. Это не смешно, когда человек осознал себя. Мы требуем уважения к товарищу. Стыдно. Позор.

— Анархист, — зашептали вокруг меня.

Кто-то засмеялся:

— Пусть побрешет… Они занятные.

Многоликая толпа висела тяжелыми серо-черными ярусами. Не видя отдельных лиц, я чувствовал дыханье каждого. Миллионы пристальных глаз рассматривали меня с откровенным любопытством. Я смутился, но тотчас же, сунув быстро руку в карман, ущипнул живот, и разозлившись еще больше, закричал:

— Граждане… Я хожу и хожу… и хожу…

В рядах вспыхнул смех.

— Нечего смеяться, — чуть не плача крикнул я, — а будете ржать, так я и матом могу…

Цирк загрохотал окончательно.

— Продолжайте, продолжайте, — улыбаясь, сказал человек за столом.

— Я продолжу. Только говорить-то мне не о чем.

Гром аплодисментов смешался с буйным хохотом.

Человек за столом позвонил.

— Граждане, — сказал я, все еще трясясь от злости, — говорить не приходится, а только эти партии дурят нам голову. Партий нам не нужно…

Цирк зашумел.

— Раз все против режима, значит… как мне понять? Будем грызть друг друга — опять царь вернется. Нужно в одно идти. А это — дурость одна. Раз против старого режиму — должно значит… Я не могу высказаться, но… Граждане, призываю вас… Да здравствует весь народ…

— Верно говорит! — крикнул солдат в передних рядах.

Цирк загремел аплодисментами.

Я подошел к столу и сел на свободный стул.

— Тут президиум, — зашептал кто-то.

— Это ничего, — ответил я, — я немножко посижу и пойду. Мне на работу надо пораньше.

Человек с колокольчиком позвонил:

— Собственно говоря, предыдущему оратору отвечать не приходится. Выступление, как вы сами видите, не по существу. Кто следующий?

Тогда из ложи выпрыгнул на арену худой большеротый унтер-офицер.

— От какой партии? — спросил человек с колокольчиком.

— Увидишь, — злобно ответил унтер.

Бросив фуражку на стол, он поднял руку вверх.

— Товарищи. Председательствующий говорит: не по существу. Нет, товарищи, по существу говорил парнишка. Он молод и глуп, по-настоящему высказаться не может, но, товарищи, задумайтесь над его словами. По его, как будто все тут за революцию. По простоте своей парнишка думает, будто все зло только в царе заключается. А раз против царя — значит за народ. Глупый ты, глупый, — повернулся унтер ко мне, — да ведь и буржуазия против царя. Да, товарищи. Против. Мешает царь буржуазии. Силу они почувствовали. Сами в цари полезли. Видишь ли, им тесно сидеть с царем на шеях рабочих. Они теперь сами поудобнее располагаются.

Но что мы видим, товарищи? Мы видим молодую буржуазную власть. Надо отдать ей справедливость. Берется она за дело умно. Это уж не чета глуповатому царю.

— Долой! — крикнул чей-то голос.

— Ишь ты, — улыбнулся унтер, — и вонючий монархист, оказывается, слушает беседу. Бедовый какой.

— Так вот, товарищи, — серьезно сказал унтер, — если царь пользовался для угнетения силами полиции да жандармерии, то буржуазия, как более хитрая, пользуется услугами меньшевиков, эсеров, кадетов и другой политической жандармерии.

Цирк зашумел. За столом началось движение. Человек с колокольчиком позвонил:

— Я прошу вас…

— К чертовой матери! — закричал унтер.

— Позвольте!

— Довольно! Товарищи, мы знаем, что у нас есть классы. Трудовой класс и паразиты. Весь мир — это два фронта. Трудовой класс имеет одну свою большевистскую партию, паразиты пользуются услугами всех остальных партий.

Вой, свист, аплодисменты, крики и топанье ног пронеслись по рядам ураганом.

— Правильно!

— Правильно!

— До-ло-ой!

— Провокатор!

Унтер старался перекричать всех. Воловьи жилы вздулись у него на лбу желваками. Изо рта летели брызги. Лицо побагровело. Но все было напрасно. В дьявольском шуме нельзя уже было ничего разобрать. Человек с колокольчиком схватил унтера за рукав. Все остальные сидящие за столом кинулись к унтеру, угрожающе размахивая руками.

— Хулиган!

— Провокатор!

— Вон! Вон!

В это время в оркестре грянуло подряд три выстрела.

Цирк на мгновенье затих. Все головы повернулись в сторону оркестра.

Я увидел рыжего гимназиста с дымящимся револьвером в руках.

— Слово принадлежит мне!

— Долой-ой!

— К черту гимназистов!

— До-ло-ой!

Но гимназист, пальнув еще раз вверх, наставил револьвер на толпу.

— Я буду стрелять! — завизжал он, поблескивая стеклами очков.

На галерке заорал пьяный голос:

— Бей буржуев проклятых!

Солдаты вскинули винтовки.

— Товарищи! — вскочил унтер на стол. — Это провокация! Сохраняйте спо…

Человек с колокольчиком дернул унтера за ноги.

С диким воем ярусы цирка ринулись на арену. Я поднял стул и шлепнул с размаху человека с колокольчиком по голове.

Свет потух.

В темноте началась свалка.

Глава IX

Отец записался в третью партию, к эсерам.

— Замечательная партия!.. Сергея-то Александровича они укокошили. Царей сколько перещелкали, а губернаторов да министров и не счесть.

— Дурость это у тебя! — говорит дядя Вася, вписавшийся к меньшевикам. — Программы-то ведь разные!

— Это ничего! — крутит отец усы. — После разберемся, что к чему, а пока надо нам всех поддерживать. Пускай революция на ноги встанет. Которое ненужное — само отпадет.

* * *

А война продолжается. Везут раненых. Печатают списки убитых.

— Кто это Керенский?

— Из жидов, наверное! — говорит лавочник.

— Да ведь Алексанр Федорович!

— Неважно! Жиды для гешефта тридцать раз окреститься могут.

* * *

Солдаты бегут с фронта полками. Введена хлебная норма. Фунт на человека. Продукты на рынках исчезли. Голодают рабочие, голодает беднейшее население.

А Россия говорит, говорит, говорит. Митинги не прекращаются.

— Как выскажемся все, — смеется Евдоха, — тогда и за ум возьмемся!

Я ни черта не понимаю.

Керенский. Родина. Война. Голод. Революция. А что к чему, — разобраться трудно.

— Те же штаны, только назад пуговицами! — говорят все. — Революция прошла, а все осталось по-старому. Даже еще хуже стали жить.

А в городе говорят, говорят, говорят.

Рабочие-большевики кричат о классах, о буржуазии и пролетариате и критикуют Керенского, но путного от них ничего не добьешься. Классы да классы. А дальше-то что?

— Ну, ладно! — говорят у нас на заводе. — Согласны, предположим. Что ж делать-то надо?

— Записывайтесь в партию!

— А дальше?

Насчет «дальше» наши заводские большевики говорят туманно и сбивчиво. Пожалуй, они и сами не знают, что дальше.

— Контроль над производством!

— А еще?

— Землю — крестьянам!

— Ну?

— Мир без аннексий и контрибуций!

— Ну, ну!

— И вообще…

— Задница!

— А ты не ругайся!

— Смотреть на тебя буду?! Всем все роздал, а