соловей, по-прежнему тренькала где-то гитара и, вторя ей, пела где-то девушка. Тося и Андрей просидели в роще до рассвета, потом она проводила его до спуска на паром, и он, стиснув ей руку на прощание, побежал вниз по тропинке, остановился под косогором и крикнул, что придет непременно в следующую субботу. Паром еще не ходил, Андрей вскочил в лодку и поплыл, работая одним веслом, и Тося стояла на косогоре до тех пор, пока лодку не накрыла тень берега… Всю неделю она жила как в тумане, бегала, не чуя под ногами землю, напевала вполголоса, улыбалась, не в силах свести непослушные губы, просыпаясь, вспоминала об Андрее, думала о нем непрестанно, точно он бродил за нею по пятам и напоминал о себе. В долгожданную субботу она несколько раз выбегала на косогор, вглядываясь в заречную даль. Но Андрей явился в клуб уже после киносеанса, перед танцами, и снова уверенно пересек зал, и Тося поднялась ему навстречу, уже никого не видя вокруг. Она сразу забыла обо всем, что собиралась сказать ему в первую минуту их встречи. В тот вечер, когда он уплыл за реку, ей показалось, что она забыла рассказать ему о чем-то важном, и все дни хранила недосказанное. Андрей влетел в клуб. Как ветер, как вихрь, закружил ее в первом же танце, и все, о чем она старалась не забыть, потеряло всякое значение рядом с тем, что он прибежал на первое в ее жизни свидание, и ей хотелось только слушать его голос, смеяться, отвечать ему, не отрывая глаз от загорелого и уже чем-то родного лица.

Тося выросла на окраине районного городка, на зеленой улочке, поросшей гусиной травкой, в низеньком домике с тесовой крышей, с белым облаком сирени в палисаднике, с несколькими яблонями в огороде, за которым журчала, прячась в тальники, речушка. В детстве речушка казалась Тосе большой, в ней можно было даже утонуть, а с годами она словно сужалась и мельчала на глазах, однако и теперь являлась в снах, играла солнечной рябью на песчаном перекате, полоскала зеленые ветки ив, слепила белым оперением гусиной стаи, выплывавшей из-за поворота. Тося была единственной дочкой в семье, отрадой и тихой радостью родителей, в меру балованной и капризной, в меру тщеславной и самолюбивой. Возвращаясь из школы, Тося забегала к матери в аптеку, и та совала ей конфетку или какую-нибудь безделицу, потом она шла в заготовительную контору, где работал бухгалтером отец, и подкрадывалась к раскрытому окну, у которого он сидел. Смотрела, как отец, в синих нарукавниках, гоняет сухие, трескучие костяшки на счетах, сосредоточенный и отчужденный, и вдруг испускала дикий вопль. Отец дергался на стуле, лицо его на мгновение застывало, но тут же обмякало, он шумно вздыхал и качал головой. «Ах ты, дурочка моя! — вставая из-за стола, говорил он и тянулся к подоконнику, чтобы потрепать ее светлые кудряшки. — Да разве так можно? А если ты меня на тот свет отправишь? Ох, несмышленыш!» У окна, закрывая свет, рос толстый разлапистый тополь, в густой его кроне щебетали воробьи, весной летел с веток белый пух, оседал вдоль тротуара, запархивал на подоконник, плавал по комнате. Отец сдувал пушинки с бумаг и нарукавников, а иную поднимал сильным выдохом в воздух, и она долго плавала под потолком, прежде чем осесть на пол. От матери пахло аптекой, лекарствами, и Тося так и не сумела привыкнуть к этому запаху, зато отцу этот запах нравился, и, когда ему случалось приболеть, он запрещал звать доктора и обычно отшучивался: «Обойдусь и так! Надышусь около тебя, мать, и буду здоров!» Едва Тося из хилой голенастой девчонки начала вырастать в тоненькую и стройную девушку, как мать затревожилась и стала внушать ей строгие правила поведения, да так застращала ее, что Тося долгое время дичилась и сторонилась парней. Немало огорчений причиняло ей то, что она была маленького росточка, и высокие кавалеры, когда она являлась с подружками на танцы в районный Дом культуры, не торопились приглашать ее. Поначалу она терзалась и мучилась и ревела от обиды и унижения. Что толку подпирать спиной стенку и ждать, когда кто-нибудь подойдет к тебе и облагодетельствует приглашением, или, забившись в полутемный угол, смотреть оттуда, как проносятся мимо счастливые подружки? И назло всем она выбрала себе в кавалеры мордастую Кланьку, продавщицу из продмага, которую тоже не жаловали парни, и та, смешно шмыгая носом, напористо вела Тосю сквозь толпу танцующих, и другие пары опасливо уступали им дорогу. Кланька была запанибрата с парнями, курила, забористо ругалась, если ее задевали или обижали, и позволяла, чтобы ее походя хлопали по плечу. Пылая от стыда и злости, Тося не раз пыталась наставить подружку на путь истинный, но Кланька только посмеивалась: «А пускай! Что, с меня убудет, что ли? Я вон какая толстая и гладкая!» Однако Кланька неожиданно вышла замуж, и, судя по всему, удачливо — за машиниста тепловоза, случайно забредшего в Дом культуры. Второй раз он увидел Кланьку за прилавком магазина, и через две недели они уже гуляли свадьбу, а через шесть месяцев Кланька ходила в сером халатике-спецовке и гордо носила впереди себя округлый живот. А за Тосей начал ухаживать шофер из пригородного совхоза — высокий, вихлястый парень, но однажды он обидел Тосю, и она перестала с ним гулять. Танцуя, он зажал зубами папироску и, вытянув журавлиную шею, обмотанную полосатым шарфом, повел ее в танце. «Брось папироску! — сказала Тося. — Брось, или я уйду!» Шофер искренне удивился: «Ты чего взъелась, коротышка? Рази я тебе дым в лицо пущаю? Скажи, пожалуйста, какая антеллигенция! Присохни и не тявкай, раз при мне находишься!» Тося вырвалась и убежала. Недели две не ходила на танцы, а когда явилась, у нее нашелся новый партнер — здоровенный грузчик из райпотребсоюза, огненно-рыжий, веснушчатый и редкозубый. От него, правда, попахивало иногда винным перегаром, но на танцы он приходил трезвый, в отутюженном костюме, при галстуке, вел себя степенно и учтиво. Но стоило разрешить ему проводить ее, как притянул ее на лавочку, начал обнимать и задирать подол. Она царапалась, плевалась, хотела уже крикнуть на всю улицу, но парень зажал ей рот влажной ладонью, и она чуть не задохнулась от омерзения и тошноты. Она не помнила, как изловчилась, высвободила руку и, плача, стала хлестать его по щекам, и он отпустил ее. Возвратись домой, она старательно вымыла лицо и руки, переоделась во все чистое, но и после этого ей казалось, что прилипчивый запах перегара, табака и