Недостаток продовольствия и самых необходимых товаров вызовет безумное повышение цен. Его последствием будет полное обесценение денег.

В Германии установятся русские условия жизни.

Из страха террора многочисленные буржуазные элементы, как в России, бросятся в объятия крайней левой. Другая часть устремится вправо.

Кровопролитная гражданская война, прежде всего в Берлине и в больших городах.

Германское государство распадется.

Отдельные свободные государства не смогут устоять против давления и предложений союзников заключить с ними мир. Если уже теперь такие тенденции проявляются в Баварии, в Рейнской провинции и на востоке, то тем более этого следует ждать, когда произойдет полное крушение Германии. По крайней мере, Рейнская республика — это вопрос дней. Если эти тенденции воплотятся в жизнь, то союзники так прочно закрепят за собою соответствующие отдельные государства, что Германское государство в целом фактически перестанет существовать.

Но и меньшие германские области объявят себя независимыми и будут искать сближения с нашими противниками. Карта Германского государства исчезнет, и на ее месте появится пестрая сеть маленьких государств, о которой всегда так горячо мечтала Франция.

Тем самым вся Германия попадет в территориальную зависимость от союзников, и если бы после всего этого все-таки был заключен мир, то обломкам Германии, совершенно разрушенной и истощенной, придется понести новые тяжелые жертвы.

Но даже если допустить менее катастрофические последствия продвижения союзников, то и тогда Рейнская провинция будет все же утрачена, и единство Германии нарушено. После небольшого продвижения вперед будет навязан еще более тяжелый мир.

Расчет на то, что союзники вступят в управление поверженной в прах Германией, необоснован. Сильное течение в среде союзников (Франция, Англия) желает обессиления Германии, и потому союзники, уничтожив единство Германии, предоставят отдельные ее части самим себе.

Последствия вступления союзников в Германию, которые будут вызваны неподписанием договора, могут быть сведены к следующему:

1. Разрушение союзного государства, распадение его на отдельные небольшие государства. Ненависть этих государств к Пруссии, на которую будет возлагаться ответственность за катастрофу, сделает раздробление отдельных государств длительным.

2. Мир вскоре был бы заключен не единой Германией, а отдельными государствами, которым было бы поставлено условие не объединяться в будущем. Этот мир был бы еще хуже нынешнего.

3. Падение правительства и замена его независимыми и коммунистами. Распадение, полное отсутствие порядка в стране.

Моя борьба за отклонение

5 июня, то есть под самым свежим впечатлением этих заседаний, я записал в дневнике следующее:

«…Я словно разбит всем телом. Или я не понимаю всего ужаса положения нашего народа, если мы скажем „нет“? Разве Эрцбергер, Носке и Давид настолько политически умнее меня? Но если это должно произойти, против чего я возражаю, страстно возражаю даже и теперь, после заседания кабинета, в котором участвовали также Эберт и пруссаки, то неужели мы должны сказать „да“ — мы, сидящие в кабинете и уже сказавшие перед всем миром „нет“? „Наш народ так подавлен в национальном сознании, что мы должны подписать“. „Наш народ так подавлен в моральном и национальном сознании“, — три раза говорил Носке позавчера. И вдохновителем этой минуты был Эрцбергер, недоступный вчера каким бы то ни было доводам. Из числа демократов высказались решительно за отклонение: Готгейн, Дернбург и Прейс. Гисбертс, из центра, энергично возражал против подписания, опираясь особенно на соображения чести».

Я был первым социал-демократом, высказавшимся за отклонение. Избегая громких слов, я определенно указал, что ни в коем случае не хочу вступить в противоречие с тем, что заявлял уже публично, отчасти в качестве президента кабинета. Заметки, которые делал на том же листке, где записывал фамилии ораторов, я сохраню, как великое сокровище, к которому обращусь, если меня посетит чувство самоуверенности. Привожу некоторые из моих положений.

«Не отрицаю некоторого значения нашего заседания. Но не будем заблуждаться — решения не могут быть приняты, пока у нас нет перед глазами ультиматума. Мы будем решать дело по существу, каждый с лучшим намерением, в интересах страны и откинув всякие личные соображения. Я заявил публично так же, как и некоторым из вас, что этого договора я не подпишу. Я сказал 12 мая в Национальном собрании: какой честный человек, не говорю — какой немец, но какой честный, верный своему слову человек может пойти на эти условия? Какая рука не дрогнет, надевая на себя и на нас эти оковы? Я убежден, что политическое будущее действительно принадлежит тем, кто на эти требования скажут прямо: нет! Допускаю, что государство, в конце концов, должно будет уступить силе и сказать: да! Но одно я должен заверить: я не буду в числе тех, кто это сделает. Я считаю, что мы должны совершенно прямо и честно сказать Антанте: то, чего вы от нас требуете, невыполнимо. Если вы не хотите этого видеть, придите в Берлин и взгляните сами. Не требуйте от нас, чтобы мы были палачами своего собственного народа. Договор — даже при решительных уступках — невыносим. Поэтому для меня он клочок бумажки, на котором я своего имени не поставлю. То, что Эрцбергер говорит о распадении государства, если мы не подпишем мира, может быть с равным основанием сказано и на случай его подписания. Я прошу вас нисколько не считаться лично со мной — поскольку заявления от вашего имени. Понятно, что, когда речь идет лично обо мне, кабинет совершенно свободен в своих решениях». Очень энергично говорил против подписания договора Бауэр. Впрочем, важен не тон, в каком он говорил, а то, что он выступал против подписания. После Гисбертса, о котором я только что упоминал, говорил Эберт. Он остался верен себе. Он объявляет подписание мира невозможным. В качестве основательного человека, он останавливается на некоторых, особенно позорных условиях. Он остается при том, что уже неоднократно заявлял публично. Браво, Фриц! Ты тверд!

Очень хорош был Ландсберг. Я был вполне с ним согласен, когда он говорил, что Антанте надо предложить самой явиться в Берлин для осуществления своих требований (почти то же говорил и я). Его «нет!» звучало бодряще ясно. Виссель также говорил без обиняков: нет! За отклонение был и пруссак Гирш.

7 июня. Сильно заботят меня намеки печати на то, что в кабинете есть разногласия по вопросу о подписании мира. Поведение «независимых» я считаю позорным — «мы должны подписать». На какие же уступки пойдут противники, если знают, что мы все равно подпишем что угодно?

До момента подписания мирного договора я сделал лишь несколько заметок. В воскресенье утром — это было 22 июня 1919 года, — когда члены