по партии. При этом самым ужасным было то, что у меня и у нас вообще не было в распоряжении никаких путей властного воздействия. Приходилось просить, напоминать, без возможности сообщить своим указаниям нужную силу. Я помню одного алленштейнского референдария, который стал внезапно радикалом и социалистом, долго травил местную буржуазную газету, иногда запрещал ее, а один раз даже хотел обязать ее предоставить одну страницу для использования партией.

Исчезнувшая армия

Германская исполинская армия исчезла с лица земли и оставила позади себя калек, которые смотрели на санатории, лазареты и казармы как на пристанища, иногда вынуждаемы были так смотреть на них перед лицом приближающейся зимы, которые били баклуши, пополняли уличные демонстрации и готовы были на все, кроме военной службы.

Большей частью они выбирали себе своеобразных и потому самых удобных вождей, как, например, известного Спиро, который вместе с несколькими чиновниками министерства иностранных дел, а главное — на их деньги, устраивал восстания, или пресловутого графа Вольфа Меттерниха.

Здоровые элементы возвращавшейся домой армии находили себе, понятно, дело поумнее игры в солдатского депутата и грызни на собраниях. Таким образом происходил самый нежелательный отбор. Хорошие уходили, дурные оставались. Солдатские депутаты, которым мы вначале были обязаны покоем, порядком и неприкосновенностью не одной провинции, которые большей частью образцово вели себя и на фронте, постепенно утрачивали свое значение. Советы все более превращались в бессмысленные продовольственные учреждения, в собственную тень, ибо, продолжая существовать, они не имели за собой никаких других организаций.

Заведывание провиантским складом или складами обмундирования было наибольшей реальностью под этой тенью. Рабочие, которые были дальше всего от социализма и перед самой революцией составляли желтую гвардию предпринимателей, превратили революцию, по меткому слову Эмиля Барта, в платное движение. Эта категория солдат надеялась извлечь из революции пенсию на долгие годы.

Одна из любимейших националистических фраз гласит: «Мы — читай социал-демократия — после крушения империи и первого перемирия сами себя разоружили». Это неправда, и каждый современник и очевидец должен это знать. Конечно, народные депутаты, а вместе с ними и все буржуазные статс-секретари считали важнейшей задачей как можно скорее демобилизовать возвращавшуюся миллионную армию. Это было необходимо по продовольственным соображениям. При тогдашнем продовольственном положении не было ни малейшей надежды на достаточно регулярное снабжение многочисленной армии. Надо было надеяться, что человек, которому будет по возможности облегчен переход к гражданской жизни, скорее найдет себе место и обеспечит свое пропитание в общем продовольственном процессе. Это и подтвердилось. Кроме того, сохранение бывших армий при том отвращении к военной дисциплине и военному начальству, которое оставили в наследство переживания войны, было в первые недели неразрешимой задачей.

Конечно, это было некрасивое зрелище, когда подростки и солдаты старых призывов 9 ноября срывали с офицеров погоны и бросали их на землю. Но еще менее красиво было то, что в бесчисленных случаях, в течение четырех военных долгих лет, разыгрывалось в блеске этих погон. Пусть много невинных искупило чужую вину, пусть форма, в которой проявились злоба и мщение, не свободна от упреков, к сожалению, эти проявления возмездия совершенно понятны, и все, кто негодует против расправы с погонами, не должны в то же время забывать, что в этой расправе не пострадала ни одна человеческая жизнь. Этого нельзя сказать о взрывах буйного патриотизма в августе 1914 года.

Многим эта борьба с форменным платьем может показаться смешной, почти как спор о костюме. Для нас она тогда совсем не была смешна. Серые шинели хотели уничтожить символ и тем выразить свою волю к уничтожению прежних форм офицерского господства.

Наиболее резкое выражение нашла эта борьба с офицерской кастой в так называемых гамбургских пунктах, принятых I съездом Советов 16 декабря. Согласно этой резолюции, правительство должно было выполнить соответствующие пункты и в то же время создать новую армию: квадратура круга, иначе говоря, нечто невозможное. Это положение дела в связи с изложенным выше делало невозможным дальнейшее сохранение воинских частей. Лучшим примером служат войска генерала Лекиса. Они либо были заражены общей болезнью и потому совершенно непригодны в военном отношении, либо в полном молчании разбрелись по домам. Факт тот, что, когда вспыхнула так называемая ледебуровская революция в январе 1919 года, нельзя было выставить ни одного солдата, хотя на бумаге и прежде всего в ведомостях на уплату жалованья в Берлине значился гарнизон в десятки тысяч солдат. И правительство вместе с государственной организацией вообще, и с самым бытием государства было бы просто сметено, если бы наши невооруженные товарищи, с утра до ночи наполняя Вильгельмштрассе, не образовали таким образом живого вала вокруг своего правительства.

Съезд рабочих и солдатских депутатов

Трудно говорить о главных задачах, поставленных перед народными депутатами.

Одновременно с военной катастрофой последовало внутреннее крушение; с возвращением армии и освобождением бесчисленных рабочих рук возникла катастрофическая безработица, остановка почти всей промышленности. Неслыханные условия перемирия, прежде всего возмещение натурой огромных убытков, должны были быть выполнены в кратчайший срок и в величайшем порядке, а между тем административный аппарат нигде не работал правильно, и местные владыки ставили не раз палки в колеса.

То, что с большим трудом сохранялось в хозяйственном укладе во время войны, было опустошено до неузнаваемости непрерывными стачками. Транспорт, после выдачи паровозов и вагонов, почти омертвел, уголь, который удавалось добывать, несмотря на постоянные беспорядки, оставался не вывезенным, а с занятием Рейнланда и Пфальца связь с западом, из-за неслыханных паспортных затруднений, почти совершенно оборвалась. В это же время последовало вторжение поляков в Познань, и возникла опасность для Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Новые правительства союзных государств, особенно сверхреволюционное баварское правительство Эйснера, оказались не менее партикуляристически настроенными, чем старые. Дошло даже до буффонады, в которой посол Эйснера прервал сношения с берлинским министерством иностранных дел, и до менее веселого и безобидного назначения Ферстера баварским послом в Швейцарии с одновременной попыткой завязать самостоятельные сношения с Клемансо. Дилетантской политике Эйснера соответствовала его вера в то, что условия мира будут мягче, если против реакционных мировых «политиков силы» будут стоять радикальные пацифисты, иначе говоря, независимые социал-демократы.

Все это дает представление о том огромном количестве забот и трудов, которым были обременены народные депутаты. Их первая декларация принесла осуществление множества демократических и социалистических требований, за которые борьба велась десятилетиями. Но одной декларации было мало, и покой еще далеко не был восстановлен, тем более что, например, в момент введения восьмичасового рабочего дня руководимое в то время Розой Люксембург «Красное знамя» подняло ожесточенную агитацию за введение шестичасового. Две вещи представлялись настоятельно необходимыми: во-первых, координирование новых революционных