– Вот как? Лихо. А не освященный ли собор вправе решать вопросы в отношении главы церкви? Или Басманов выше собора, да и царя?

Иван Грозный закашлялся. Рингер принес настой. Царь выпил его и успокоился.

– Ладно, с Алексеем Даниловичем разберемся. С чем вы ко мне явились? Ведь всякому известно, что Филипп не может быть замешан ни в каких темных делах и уж тем более в неправедном житии.

Князь Темкин вздохнул.

– Я думал так же, когда отправился на Соловки. Алексей Данилович был уверен, что следствие закончится ничем, но…

– Что? – вскричал царь.

– Не гневайся, государь, обвинения духовенства нашли свое подтверждение.

– Этого не может быть.

– Увы. Алексей Данилович и послал меня на Соловки, чтобы я смотрел за тем, праведно ли ведется следствие. Как это ни прискорбно, но обвинения подтвердились.

– Кто их подтвердил?

– Игумен Соловецкой обители Паисий, а также девять монахов дали показания против владыки Филиппа. Они готовы подтвердить их на соборе.

Царь поднялся, подошел к Пафнутию.

– Сколько ты заплатил игумену за ложь, епископ?

Тот изобразил недоумение.

– О чем ты, государь? Почему оскорбляешь? Разве кто-то из нас давал показания против владыки?

Силы оставили Ивана Васильевича, потрясенного полученным известием. Он приказал всем убираться, с помощью лекаря прошел в опочивальню, где прилег на постель.

Бояре и продавшиеся им епископы торжествовали. Они тут же назначили собор на ноябрь месяц.

Соглашение о разграничении сфер деятельности церковной и светской власти, подписанное Иваном Васильевичем и Филиппом, ставило царя в сложное положение. Он мог пытаться защитить святителя, но не имел права нарушить соборное постановление. То, что делалось на благо, обернулось коварством изменников, вредом.

Но царь не оставлял надежды вывести митрополита из-под удара вероломного внутреннего врага. Вечером того же дня он послал за Филиппом.

Митрополит явился тут же и сразу справился о здоровье царя.

Иван Грозный ответил:

– Что мое здоровье? Хворь уйдет, силы вернутся, а вот заговорщики, имеющие показания против тебя, не успокоятся. Нашли-таки способ нанести ответный удар! Они привезли из Соловецкой обители игумена и монахов, давших показания о твоей якобы неправедной жизни.

– Знаю, государь.

– И ведешь себя так, словно ничего не произошло?

– Я пред Богом чист, душа моя спокойна. Мне известно, что архиепископ Пимен уже примеряет одежды митрополита, остальные клеветники подбирают себе должности.

– Вот как? Не рано ли?

– Нет, государь. Поздно. На этот раз противник опередил тебя. Духовенство имело право провести следствие без твоего ведома, и ты это знаешь. Дела государственной важности, опричнина, это твое. Земщина, а тем более духовенство имеют свое управление. Не пойдешь же ты на открытое противостояние с церковью! Такой твой шаг станет роковой ошибкой, принесет непоправимый вред государству, интересы которого ты обязан блюсти.

– Но не могу же я пойти на поводу у клеветников?

– Тебе не надо ничего делать, только исполнять соглашение о разграничении власти. Собор вынесет решение. Ты его примешь и останешься на престоле. Я, никогда не стремившийся к власти, удалюсь в монастырь. Иван Васильевич, думай не обо мне, а о государстве.

Иван Грозный долго молчал, потом оторвался от тяжелых мыслей.

– Хорошо, Филипп, пойдем на уступки, примем решение собора. Ты уйдешь в монастырь, но со временем вернешься в Москву и вновь займешь митрополичью должность. Недолго радоваться изменникам. Я не прощу им подлости в отношении тебя.

Филипп улыбнулся.

– Если захочу, государь.

– Если будешь нужен русскому народу, – поправил его царь.

В ноябре 1568 года епископы-заговорщики созвали собор. Особенно яростно обличал митрополита архиепископ Пимен, дали показания и подкупленные монахи Соловецкой обители.

Филипп не оправдывался. Он хотел тут же сложить с себя знаки достоинства митрополита, но царь потребовал, чтобы святитель оставался в своем сане до произнесения приговора.

8 ноября 1568 года после богослужения Алексей Басманов зачитал решение собора о низведении Филиппа с митрополичьей кафедры. Он снял с себя знаки достоинства, переоделся в простое монашеское платье, сел в дровни и под охраной опричников отправился в Богоявленский монастырь.

За дровнями бежали москвичи. Обычные, простые люди со слезами провожали Филиппа.

Царь стоял на паперти, не обращал внимания на резкие порывы ветра и печально смотрел вслед удаляющимся саням. Он словно предчувствовал, что свидеться со своим другом, единомышленником и советником ему больше не придется. Иван Васильевич прощался с Филиппом, а народу вокруг становилось все больше. Сильный ветер рвал в клочья черные тучи, будто сама природа восстала против свершившейся несправедливости.

Когда же воссияло солнце красное,

Тогда-то воцарился у нас Грозный Царь,

Грозный Царь Иван Васильевич!

Как Царь по палатушке похаживат,

Царь да выговариват:

«Ай же вы князья и бояре думные,

Вельможи, купцы богатые, поленицы удалыя,

Сильные-могучие богатыри!

Вы у меня на честном пиру,

Все вы у меня пьяны, веселы,

Все вы у меня похвальбами похвалялися.

Я как Царь сказываю:

Повывел измену из Казани, Рязани и из Астрахани,

Повывел измену из Чернигова,

Да повывел измену из Нова-города,

Как повыведу изменушку из каменной Москвы!».

Народная песня

12 января 1569 года от Рождества Христова в Александровской слободе у натопленной печи сидели царь Иван Грозный и его верный друг князь Ургин. Дмитрий Михайлович часто протирал лицо платком, покашливал.

Иван Васильевич спросил:

– Уж не захворал ли ты, Дмитрий?

– Есть немного, государь. Неможется что-то.

– Так я сейчас лекаря кликну, он тебя посмотрит. Зачем ехал сюда, коли хворь одолевает?

– Как не ехать, если ты позвал? – Ургин улыбнулся.

– Не надо бы. Погоди! – Иван кликнул опричника, охранявшего палату, и приказал: – Лекаря ко мне, быстро!

Вскоре явился Федот Борзов. Теперь он вместе с Куртом Рингером и голландцем Арнольдом Линдеем был царским врачевателем.

– Слушаю, государь.

– А ну-ка, Федот, глянь, что за хворь прицепилась к моему другу.