Текст был намечен, оставалось вбить его в письмо, но вместо этого Саня открыл ежедневник и, почесав затылок, прикинул: если служба ранняя, он сможет, пожалуй, и завтра. Это даже удобно, потому что в воскресенье не бежать на работу. А домой к завтраку он успеет…

И, подперев ладонью подбородок, задумался.

Он не был воцерковленным, хотя любил вдвоём с Асей отстоять службу в канун праздника и любил как-то глубоко, родственно, русскую иконопись и облик новгородских и суздальских храмов. Иногда ему казалось, что всё его существо на каком-то сквозьклеточном уровне пронизано верой предков. Тихие, исполненные смирения образы старинного православия были ему близки и понятны, а перед нынешней Церковью он порой опускал взгляд, будто что-то в её уверенном голосе вступало в противоречие с сердцем.

Как бы то ни было, Саня чувствовал благодарность, что его не выпускают из круга традиционной веры, не дают забыться. Он решил, что завтра обязательно съездит в Даниловский.

А утром на почту, где вчера так и не навёл до конца порядок, пришло письмо от Болека, короткое, деловое и успокоительно трезвое. Он написал, что переговорил со своей бывшей клиенткой, ныне чиновницей «как раз по вашей теме». Она бралась оказать ему услугу – свести со специалистом, который поможет раздобыть подходящее место для маленького частного приюта. «Ну что, запускаем поиск?» – спрашивал он последней строкой.

Саня не знал, что ответить. И всё же тем краем сознания, где рождается творчество и сны, догадался: дело приюта принято на рассмотрение. Тот факт, что к ним прислали «тайного советника» (или кем там ещё назначен в этой истории Болек?), – хороший знак.

Уже которую неделю по Замоскворечью гулял Великий пост – ветреное и сырое время, когда трактиры и ресторации увешаны призывами отведать постных блюд – не потому, что среди клиентов много постящихся, но из простительного желания не упустить повод к рекламе.

Иногда и Лёшка, страдающий неизвестным ему до сей поры томлением, заглядывал куда-нибудь на бизнес-ланч со стаканчиком пива. Забивался в угол к окну, горемычную голову подперев левой ладонью, в правой стиснув вилку и тыкая ею в остывшую котлету.

Холодна же потому бывала котлета, что Лёшка задумывался, и всё больше о грустном. Он не был ни поэтом, ни мистиком, однако с кем поведёшься – от того и наберёшься. Усвоив Асины категории, он чуял сердцем: уютный дом сестёр – в эпицентре землетрясения. От подземных толчков взвизгивает посуда, наземь летят картины и люстры, дымится штукатурка. Того и гляди оползшие стены погребут под кирпичиками их с Асей единую кровь и плоть – души врозь пойдут гулять по свету. А среди мёртвой разрухи Илья Георгиевич станет зазывать призраков на супчик с чесночными гренками!

Вроде бы никто не выгонял его из дому и сам он не убегал, жили бок о бок. Но больше не было Асиного смеха за завтраком, и ужинали врозь – кто когда придёт. А главное – посередине постели выросла диванная подушка и Берлинской стеной разделила общий сон на два независимых государства. Подушку ту Лёшка тронуть, тем более пересечь не смел, только молча недоумевал: как вышло, что Ася такая неумолимая?

И вот наконец Илья Георгиевич его спас! Столкнулись, как обычно, на лестнице – сосед выносил мусор. И как-то вдруг само собой Лёшка оказался на кухне у старика.

Он и не помнил, когда в последний раз изливал кому-нибудь душу вот так, на всю катушку. А тут вдруг – прорвало! Сопя и отворачиваясь, чтобы не выдать избыток чувств, и всё же срываясь то в хрип, то в детскую тонкоголосую жалобу, Лёшка рассказывал Илье Георгиевичу о своих рухнувших планах. О том, как мечтал продать комнату, чтобы была у них с Асей своя квартира, пусть хотя бы и в спальном районе, настоящая семья, дети, поездки на море. И вот теперь из-за «собачьего» каприза его жена сходит с правильного пути! Просто валит её в кювет, как пьяного дядю Мишу.

– Лёшечка, ты не сердись на меня, старого. Но подумай: что значит «правильный путь»? Какой такой правильный? Да и если б он был! – рассуждал Илья Георгиевич, подкладывая гостю со сковородки горячих сырников. – Тебе сейчас нужно не судить её, а понять! Ты сам к ней иди. Знаешь, как с подростками – если хочешь сохранить контакт…

– В приют не пойду! Сказал уже! – отрезал Лёшка.

– А я и не о приюте! – заторопился Илья Георгиевич. – Настенька у тебя человек разносторонний. Что, если тебе подтянуться к ней, скажем, в культурном плане? Поближе к её интересам?

Лёшка хотел было рявкнуть на старика, чтоб не смел обзывать его бескультурным, но вдруг что-то сжалось в груди – а кто он, если не неуч?

Всю свою молодую жизнь Лёшка верил: главное для мужа с женой – чтобы вместе. А всякие там глупые увлечения – это мелочи, на которые и внимание обращать не нужно. И вот на тебе! Похоже, это он как раз и оказался для Аси мелочью, увлечением глупым…

– Не знаю я, куда ещё подтягиваться! – буркнул он. – Ну рисовать она любит. Хотя теперь, может, уже и разлюбила. Поймёшь её разве! – Он помолчал, поскрёб коротко срезанными ногтями лоб и наморщился. – Ну, музыка ещё… Вон этот их родственник ей подарил – теперь всё бродит, слушает…

– Ну, вот видишь! – обрадовался Илья Георгиевич. – Конечно музыка! А я тебе помогу.

Ася слушала много чего. Всякую заумь из прошлых веков. Было время, она напяливала на Лёшку наушники и, улыбаясь, ждала, когда лицо любимого просветлится. Лёшка вёл себя как баран. Отклячивал челюсть и сводил зрачки в кучку.

И вот теперь они с Ильёй Георгиевичем взялись выбирать, на какой сердцеплавильный перформанс следовало пригласить Асю, чтобы она оттаяла. Лёшка, глядя в экран телефона, зачитывал вслух афишу на месяц. «Бог ты мой! Это сколько же в Москве чудиков!» – поражался он про себя, проматывая бескрайнюю простыню классических концертов. Илья Георгиевич исполнял роль эксперта.

– Моцарт, Лёша! Конечно, Моцарт! – перебил он его на одном из анонсов. – Вот Болек правильно подарил, ты с него пример бери – он знает. Только Моцарт! Даже больше и не читай!

Лёшка ненавидел классику ещё больше, чем вегетарианскую еду, которой некоторое время назад, слава богу, недолго, успела поувлекаться супруга. От заунывных звуков, которые всё пилят и пилят мимо сердца – просто нулевое попадание! – ему безудержно хотелось спать. И всё-таки необходимость «подтянуться» к жене, сколько ни хорохорься, была очевидна. Есть жёны, которым надо роскошь всякую. Ася хотя бы не из таких. Ну что ж, придётся задабривать её духовными ценностями.

– Значит, вот, – прячась от дождя в галерее перед залом Чайковского, по телефону докладывал Лёшка Илье Георгиевичу. – Билеты в Анапу сдал, объяснил ситуацию старшему тренеру – вроде понял. И купил правый амфитеатр, сказали, хорошие места, прямо возле сцены. Блин, дирижёр только какой-то иностранный. Цена как на поезд! Вот бред! Одно дело – тебя везут из Москвы на море, в купе! А тут – за час в неудобном кресле… Моцарта Двадцать третий и Двадцать шестой. И «Экспромты» Шумана. Или Шопена… Кого-то на «ш». Не помню, щас гляну…