– Слушай меня внимательно, девочка, – спокойным уверенным тоном сказал я. – Если ты сейчас не пройдешь в эту комнату и не разденешься перед врачами, то мы с тобой вернемся в райотдел. Там я вызову своих людей и фотографа. Мы силой разденем тебя догола и сделаем несколько фотоснимков. К утру фотограф их распечатает, и я лично отвезу фотографии в твой табор и раздам всем мужчинам. Про соседнее племя я тоже не забуду. Пусть женихи видят, какая ты есть на самом деле. Я считаю до трех. После слова «три» мы едем в отдел. Раз!

Девушка плюнула на мраморный пол и пошла в смотровую. Минут через двадцать вышла заведующая, попросила у меня сигарету, закурила.

– Андрей, – выпустив тонкую струйку дыма, сказала она, – нет ничего более мерзкого на свете, чем женщина, не соблюдающая правила личной гигиены. Твоя девушка что изнутри, что снаружи – одна сплошная помойка. Ты где ее нашел?

– На городской свалке. Она живет там.

– Тогда понятно. Что ты хочешь про нее узнать?

– Она девственница или нет?

– Нет, конечно. Посмотри на ее бедра, сразу же все видно.

– Давно она живет половой жизнью?

Маргарита Иосифовна засмеялась:

– Тебя что, точная дата интересует? С год живет, не меньше. Что ты еще про нее хочешь узнать? Педикулез, рахитические изменения грудной клетки в детстве, увеличенная печень тебя не интересуют?

– Нет. Ее печень к моему расследованию отношения не имеет.

– Ты в глаза девочке смотрел? Ничего странного в ней не находишь?

– Зрачки узкие?

– Она наркоманка со стажем. Я не специалист в наркологии, но навскидку могу предположить, что девчонка принимает сильные психотропные вещества.

– Грибы нюхает, – усмехнулся я.

– Грибы? – удивилась заведующая. – Какие грибы? Ты шутишь?

– У этой девчонки бабка – колдунья. Она ей порошок из грибов готовит. Какие грибы – понятия не имею. У нее ломки в ближайшее время не наступит?

– Давай я вколю ей психостимулятор, до утра точно продержится.

Всю обратную дорогу Айгюль жалобно плакала. Я на ее рыдания не обращал ни малейшего внимания, а вот водитель дежурного автомобиля занервничал:

– Андрей Николаевич, что она так жалостливо скулит?

– Смотри за дорогой! – отрезал я. – Девчонка не твоего ума дело.

На въезде во двор райотдела я заметил спортсмена. Он прятался у гаражей, дожидаясь, когда мы вернемся назад.

По пустынному зданию мы поднялись ко мне на этаж. Айгюль, как только вошла в кабинет, плакать перестала, повернулась ко мне и стала расстегивать пуговки на блузке.

Я сел на краешек стола, достал сигарету.

– Айгюль, зачем ты раздеваешься? – насмешливо спросил я. – Врач сказала мне, что у тебя красивые бедра, а про грудь ничего не говорила. Ты юбку будешь снимать?

Девушка откинула в сторону блузку. Бюстгальтера на ней не было. Маагуты, и мужчины, и женщины, не носят нижнее белье.

– Ты же этого хочешь? – сквозь зубы процедила она. – Или я тебе не нравлюсь?

– Мне – нет. Меркушин по тебе вздыхал, да плохо кончил. Ты ему слово «карабут» не говорила?

– Я тебе слово «карабут» скажу, чтобы ты сдох!

В ее глазах полыхнула такая ненависть, что неподготовленный человек просто испугался бы: как бы она не вцепилась ему в горло.

– Я позову людей на помощь, – заявила она. – Ты хотел меня изнасиловать, а я сопротивлялась. Смотри, смотри, что ты со мной сделал!

Айгюль ногтями расцарапала себе лицо, грудь, плечи. По животу она так сильно чиркнула ногтем, что мгновенно образовался кровоточащий рубец.

– А-а-а! – завизжала она во весь голос. – Насилуют, помогите!

Я остался сидеть, где сидел. Дверь в кабинет распахнулась, влетел Игорь Левчук, наш опер. Из одежды на нем были только милицейские брюки и домашняя майка, на ногах – тапочки.

Ни слова не говоря, он подскочил к Айгюль и схватил ее за волосы.

– Что ты орешь, падла! – закричал на девушку Игорь. – Что ты здесь за концерты ночью устраиваешь, людям спать не даешь? Я тебя сейчас так по щекам отхлещу, что завтра челюсти вместе свести не сможешь!

Как-то к нам в отдел зашел режиссер областного театра. Увидев Левчука, он сказал:

– У этого товарища специфическое «зверское» лицо. Ему можно злодеев без грима играть. Если бы такой тип в темной подворотне спросил у меня закурить, я бы без лишних напоминаний сам карманы вывернул.

Помочь мне ночью поработать с Айгюль Левчуку приказал Васильев.

– Андрюха, это та паскудина, из-за которой Меркушину голову пробили? – хриплым голосом спросил сослуживец. – Давай ее в окно выкинем, а потом скажем, что сама выбросилась. Пошли, сучка, сейчас ты у меня полетаешь!

Левчук подтащил отчаянно сопротивляющуюся Айгюль к окну, заставил взглянуть вниз. Для живущей на земле девушки третий этаж был вершиной небоскреба. Она, превозмогая боль, согнула колени, опустилась на пол.

– Оставь ее, – велел я. – Дальше мы сами разберемся.

Рыча проклятия, Левчук ушел.

– Айгюль, – спокойно и насмешливо сказал я, – ты зря себя исцарапала. Посмотри на мои руки – у меня ногти коротко подстрижены, мне царапаться нечем.

Девушка осталась сидеть на полу. Она всхлипнула пару раз, утерла слюни в уголках рта, расправила юбку.

– Блузку надевать будешь? – участливо спросил я.

– Давай, – ответила она безразличным тоном.

– Теперь поговорим? Или как?

– Что ты от меня хочешь? – Не вставая с пола, она накинула блузку, ловко застегнула пуговки.

– Ты заманила моего лучшего друга в ловушку. Я хочу знать: зачем?

– Никто его не заманивал, он сам согласился. – Она замолчала, уставившись в пол.

– Айгюль, так дело не пойдет! – с наездом сказал я. – Или ты мне все расскажешь, или мы вернемся к разговору про фотографа. Даже не так! Фотограф нам больше не нужен. Врачи мне рассказали про тебя такое…

– Меня отец изнасиловал, – упавшим голосом сказала она. – Бабушка Зульмат решила отомстить ему. Она заколдовала вашего Меркушина, и он согласился убить барона. Я вызвала отца на поляну, Меркушин застрелил его и хотел убежать, но кто-то, я не видела кто, ударил его по голове. Это все, больше я ничего не знаю.

– Красивый рассказ, мне нравится, – одобрил я. – Только на правду не похож. Твой отец ни за что на свете не стал бы насиловать тебя. Он бы лучше собаку на свалке изнасиловал, но тебя бы он никогда не тронул. Ты, вернее, твоя девственность стоит целого состояния. За тебя барону уплатили бы тысяч пять, не меньше. За одни веснушки бы сотни три накинули, а ты – «изнасиловал», сам себя богатого калыма лишил! Я допускаю, что отец может переспать с приемной дочерью, но только не у вас в племени, где невесты – товар.