Лука продолжал толкать Кацуо все ближе и ближе к Яэль.

Воздух врезался в ее скулы. Дорога рвалась под ними, с разрывающей кожу на куски быстротой. Километры, прохладная темнота и скорость протянулись между пальцами Яэль, когда она протянула руку. Почти…

Столь многое произошло в одно мгновение. Ее пальцы обернулись вокруг хрома руля. Тормоза Луки завизжали, и шипение горящей резины наполнило воздух. Голова Кацуо повернулась, и его глаза нашли ее.

В его взгляде больше не было клинка. Не было взгляда охотника. Посмотрев в его глаза, Яэль увидела нечто гораздо более животное… гораздо более человечное: страх.

И он врезался в нее – до костей, до самой ее сути: маленькой девочки, привязанной ремнями к каталке, с белыми от ужаса глазами, когда иглы прожигали ее, одна за другой, одна за другой. Которая ходила под прожекторами и стояла в реке крови и слышала каждый стук своего сердца. Которую схватил за рукав национал-социалист, который не был национал-социалистом.

Девушка, на которую охотились. Девушка, которая боялась.

Она так долго хотела быть охотником. Хищником. Валькирией – выбирающей жизнь и смерть – она хотела этого больше всего.

Но не так. Что она делает? Танцует между добром и злом, вообще о них забывая.

Они ехали еще две секунды. Рядом. Парализованные и летящие.

Две слишком долгих секунды – искренность в глазах Кацуо превратилась во что-то отчаянное. Что-то опасное.

Заповеди клыков и когтей бились в ней. Убей или будь убита.

Этот мир не был создан черным или белым.

Кацуо схватил запястье Яэль. Пальцы сжались, перехватив его. Если она толкнет руль Кацуо сейчас, ее саму скинут с ее «Рикуо». Яэль запуталась в металле и плоти, как в кренделе. Если она отпустит, отступит, Кацуо в любом случае сбросит ее. Выкинет ее с дороги и поедет дальше.

Другая секунда разорвалась между ними. Изгиб дороги приближался, прыгал в их фары, всего в нескольких мгновениях от них. Они больше не могли продолжать так ехать. Хватка Кацуо ослабла. Она больше не была сильной, как тогда, на каталке в лагере, но достаточной, чтобы держать ее. Если не…

Яэль выкрутила руку, как будто пыталась рывком открыть замок, и потянула ее на себя. Пальцы Кацуо сжались, но слишком поздно.

Поймали только перчатку, но не руку. Он тянул так сильно, что кожа потеряла свою форму, извиваясь, покинула ее руку, свободно улетела – полая, пустая – прочь. Кацуо смотрел, как бесформенная кожа перчатки опускается, в его глазах проскакивало столько эмоций: свирепость > неверие > снова страх >

Перчатка продолжала падать. Он продолжал падать. Так далеко назад, что Яэль не смогла больше видеть его глаза.

Но она увидела все остальное. Законы физики взяли верх. Гравитация, импульс, сила… юноша и байк встретились с землей. Искры зашипели на проезжей части, и свет фары Кацуо дико вращался. Колол слишком ярким светом в тело на дороге. Скрученное и затихшее так, как ей слишком хорошо было известно.

От такого он не поднимется.

Кацуо был остановлен, но законы физики продолжались. Яэль доехала до поворота дороги. Ища центростремительную силу, стараясь сохранить равновесие. Поворот был крутым, и когда она оглянулась, позади ничего не было. Только контуры деревьев, резкие в свете фары Луки.

Ветер выл на ее запястье без перчатки, на рукав куртки, кусая кожу ее левой руки. Бросаясь на нее, снова и снова, пока она не перестала его чувствовать. Пока не окоченела.

Сейчас. 29 марта 1956. Контрольно-пропускной пункт Шанхай. 18 741-й километр

1-е место: Адель Вольф, 12 дней, 10 часов, 37 минут, 5 секунд.

2-е место: Лука Лёве, 12 дней, 10 часов, 37 минут, 10 секунд.

Яэль затруднялась сказать, бодрствовала ли она или спала, когда достигла контрольно-пропускного пункта Шанхай. Указатели направляли ее через туманные послерассветные дороги города – кишащие электрическими трамваями и покачивающимися рикшами, запахами свежей рыбы и соли – вплоть до раздробленных деревянных причалов, которые пьяно поворачивали к морю. Финишная черта была у трапа корабля под названием «Кайтен». Профиль командной палубы был воинственным, обрисованным еще не высоким солнцем. Его корпус – только свежие краски и гладкие заклепки – делал карликом каждое судно в доке, ржавую рыболовную технику и плавучие дома.

Яэль заехала на борт, позволила двигателю задрожать и умереть. Двадцать четыре часа и семнадцать минут. Столько она провела на байке. Время должно было быть меньше – но после аварии она просто не могла продолжать движение. Она съехала на обочину дороги и пыталась дышать. Она сняла перчатку с правой руки и натянула ее на левую, но все было неправильно. Она бросила ее в кусты, сразу после того, как Лука проехал мимо, уезжая в тяжелый, покрытый росой воздух, даже не оглянувшись. Она подождала еще несколько минут (она не совсем была уверена, чего ждала… Такео? Ивао? Феликса?), пока больше не могла оставаться на месте. Она должна была продолжать движение, оставаться впереди, победить.

Она должна была придать смысл всем их смертям.

Даже Кацуо.

Его имя уже было зачеркнуто, когда она села на корабль. (Обслуживающий караван нашел его несколько часов назад, сказал Яэль судья, следящий за временем, когда она спросила об этом. Медики ничего не могли сделать, только передавать по радио о роковой аварии.) Яэль смотрела на нарисованную мелом линию, пока ее глаза не сомкнулись, и все стало одним большим белым размытым пятном. Таким же пьяным, как ее мысли.

Цуда Кацуо. (Нет: Цуда Кацуо. Я должна думать о нем без черты. Какой толк в этих линиях?) Семнадцать лет. Родился в Киото. Победитель восьмой Гонки Оси. Мертв. Как и многие другие. Столь многие, многие другие…

Пять секунд. Не такое уж большое преимущество. Но был еще один отрезок. Один финальный отрезок.

Где мои перчатки? Ох, правильно, остались там на дороге. Потерянные. Исчезнувшие.

Исчезнувшие, исчезнувшие, исчезнувшие.

На борту «Кайтена» не было спальни. Гонщикам предоставили собственные каюты для путешествия. Это были практичные помещения, в которых были только туалет и кровать. Когда Яэль дошла до комнаты Адель Вольф, она рухнула на свежее постельное белье и заснула мертвым сном. Неподвижным, темным и без сновидений.

Когда она проснулась, дневного света не было. И не было Феликса, улыбающегося и машущего ей рукой, чтобы она подошла и увидела цвета. Крошечное окошко ее иллюминатора было заполнено мраком. (Может быть, сумерки? Или рассвет? Невозможно было сказать.) И Феликс… он спрятался в своей каюте, если он вообще был на судне.

Сначала Яэль подумала, что у нее кружится голова, когда села на кровати, но вскоре поняла, встав на напряженные ноги, что это было движение судна. Они были уже в море. Другие гонщики должно быть взошли на борт, когда она спала.