Она раскидывает руки в стороны, словно приглашая меня к поединку.

— Я никак не смогла бы раздобыть яд, не говоря о том, чтобы спланировать все это. Да, я знала, что он был нездоров. Он часто говорил сам с собой, и в какой-то момент я просто переставала понимать, о чем он. Честно говоря, мне даже было страшно. Естественно, случись что, я не смогла бы себя защитить!

Я бросаю на нее осторожный взгляд. Выражение ее лица пугает меня.

— Да, последний раз я встретила его за полгода до произошедшего. Откуда мне было знать, что он так… так воспримет то, что я сказала? Я и представить себе не могла!

Я вижу на ее лице удовлетворение, даже гордость. Глаза блестят, отражая мерцающий горизонт.

— Я ничего не видела. Я не видела, что что-то происходит, ничего не могла поделать. Маленькая, слабая девочка ни за что не смогла бы сделать что-то подобное.

Чем больше она отрицает, тем громче звучит иной голос:

Это сделала я; я знала, что происходит; все это задумала я!

Этот голос победоносно звучит у меня в голове.

— Дети из церкви были очень привязаны ко мне. И к нему. Они любили его. Он избегал Кими и монашек, но охотно играл с детьми. Поразительно, как его простота и невинность привлекали к нему невинных детей.

Хисако улыбается — несомненно, углядев на горизонте свет из прошлого.

— Неудивительно, что дети сделали все, как он попросил. Скажи он им позвонить по телефону, они бы сделали это; отправь я их домой к старику поиграть с фейерверками — они сделали бы всё в точности так. Разумеется, я ничего такого не делала, откуда мне было узнать, о чем он мог их попросить…

Она вдруг оборачивается ко мне:

— Ведь так?

От ее улыбки я застываю на месте, меня затягивает глубина ее глаз. Какая улыбка… Словно она в ярости. Нет, скорее, вот-вот расплачется. Неужели она — жестокая убийца? А это — победная песня хладнокровного преступника? Или же признание раскаявшегося? Она хочет, чтобы я обвинила ее, или жаждет сочувствия, — или же…

Мне вдруг приходит в голову, что человеческая улыбка порой похожа на расколовшееся дерево.

Конечно, у меня нет доказательств. Пусть даже Хисако сказала сейчас о чем-то, что известно лишь убийце, я попросту не смогу ничего доказать.

— С ним было так же, верно? В конце концов, все вокруг делали именно так, как ты говорила… — Мой голос хрипит. — Скажи ты ему умереть, он в точности исполнил бы твой приказ.

Этим утром девочка проснулась, как обычно, рано.

Дом, как и всегда, был наполнен звуками голосов, музыки, радио и телевизора.

Ее пробуждение было ясным и чистым. В один миг словно повернулся выключатель, и звуки хлынули в нее, даря ощущение пространства — и заполняя комнату до потолка.

Жаркая и душная комната. Все тело было влажным от пота, навалилась усталость, как будто она много часов активно двигалась. Низкое атмосферное давление. Воздух, казалось, липнет к коже. Чувствовалось приближение грозы.

Что ж, этот мир продолжает существовать.

Усталость и отчаяние, ее привычные спутники, сопровождали ее с самого пробуждения.

Однако сегодня вдобавок к обычным звукам девочка заметила звуки радостного оживления. Мгновенно пришло осознание. Она вспомнила, что сегодня совершенно особенный день.

Надвигается шторм.

Да, сегодняшний день будет совершенно особенным для всей ее семьи. Но во всем доме только эта девочка знала, что особенным он будет совсем по иной причине, о которой ни ее родные, ни соседи пока не догадываются…

— Так что же значит «Юджиния»? — пересохшими губами спрашиваю я. — Имя, о котором все хотели знать. Кому оно принадлежит? Кто сочинил то стихотворение?

Хисако внезапно замолкает. Ее энтузиазм вдруг угас; кажется, даже температура воздуха вокруг понизилась.

— Меня тоже много раз спрашивали об этом детективы. Но я не знаю. Красивое имя, правда? — Ее тон вмиг изменился; теперь она говорит холодно и безэмоционально.

Поймав на себе очередной ее презрительный взгляд, я невольно съеживаюсь.

— Зачем вы вообще спрашиваете? Откуда мне знать? Я не могла прочесть ничего написанного на бумаге, включая это стихотворение. Каким бы замечательным оно ни было, я ничего не знаю о нем, ведь никто мне его не читал. Понимаете, как это жестоко? Быть посреди библиотеки, заполненной книгами, недоступными мне одной!..

Все это время она держалась сухо, но я чувствую: что-то назревает.

— Хватит притворяться, будто ничего не знаешь! — Мой голос срывается на крик. — Неужели ты не чувствуешь ни капли вины?

Я не могу остановиться. Пускай мои обвинения звучат глупо! Но где-то внутри меня будто прорвало плотину, и слова хлынули наружу. Я вижу только лицо Дзюна, смотрящее на меня с виноватой улыбкой.

— Зачем ты это сделала? Зачем пыталась убить свою семью? Соседских детей? Почему так много людей? Разве они все не любили тебя?

Наконец я произнесла эти слова, но, кажется, ее они совершенно не задели. Выражение ее лица не изменилось, она выглядит невозмутимой и холодной.

— Прошу, объясни! Я должна знать! Я не донесу на тебя, никому не скажу. Ты же понимаешь, у меня нет никаких доказательств, что ты сделала это…

Вместо ее ответа на меня вдруг накатывает рев морских волн.

Грех ли знать о чем-то? Знать, что что-то может произойти?

Девочка все никак не могла вылезти из постели.

«Наверняка грех», — отозвался голос где-то внутри.

Девочка приступила к холодному анализу.

«Делает ли это меня плохой девочкой? Буду ли я плохой, если промолчу?» — думает она.

У голоса нет ответа на этот вопрос.

«Я могла неправильно понять. Или попросту сама все выдумать. Возможно, и вовсе ничего не случится… Сегодняшний день может стать радостным, запоминающимся. Мир, наверное, продолжит свое привычное существование…»

Девочка продолжила размышлять, лежа в постели.

«А если все же что-то случится?»

Дом заполнился радостными голосами и топотом тапочек, снующих по коридору.

Девочка поморщилась и прикрыла лицо руками. Ее охватил внезапный приступ разочарования и непреодолимого отчаяния.

«Ну почему в этом доме всегда так? Почему нет ни секунды мира и спокойствия?»

Этот мир был так далек от того, который она видела в своих снах… Этот мир был заполнен пошлой музыкой, крикливыми голосами, упреками и жалобами, лестью и угодничеством, грязными пересудами, подковерными заговорами и интригами. И голосом матери, с ее молитвами, полными лицемерия и проклятий.