В камеру зашла женщина-охранник, и Николь подняла голову. Та улыбнулась, потом быстро сняла с пленницы кандалы. Девушка встала, но ее ноги ослабли. Колени подогнулись, и женщине пришлось поддержать Николь. Она затравленно посмотрела на охранницу.

– Что происходит? Я должна поговорить с Жиро.

– Молчи. – Женщина приложила палец к губам.

Она провела Николь во двор, где они вдвоем с другой женщиной намылили ее, поливая из шланга водой, и потерли щеткой, пока не покраснела кожа. Боль от укусов насекомых на ногах и запястьях была нестерпимой, но, по крайней мере, Николь снова стала чистой. Только эта мысль позволяла ей держаться. Вдруг в пояснице стрельнуло. Сердце Николь сжалось: ребенок ожидался в феврале, и никаких болей быть не могло.

Николь согнулась пополам:

– Боже! Ребенок…

Женщины переглянулись, одна принесла ей стакан воды, а вторая пододвинула табурет.

Ослепленная солнечным светом, Николь прикрыла глаза рукой, прищурилась и приняла стакан. Боль в спине чуть угасла, но из-за спазмов она не сразу смогла выпить воду, не говоря уже о том, чтобы выпрямиться или нормально дышать. Женщины дали ей пару эластичных штанов и рубаху.

– Я должна поговорить с Жиро, – сказала Николь, когда они помогли ей одеться. – У меня есть для него информация.

Охранница покачала головой и молча повела ее по коридорам – за ворота тюрьмы, на тротуар возле высокой каменной стены. Николь испугалась, что настал день суда. Слишком поздно ждать от кого-то помощи. Рядом возвышался не менее устрашающий Пале де Жюстис[16], от одного вида которого дрожали заключенные. Николь закрыла глаза и позволила себе раствориться в окружающем мире. Она вдохнула необычайный аромат чистоты и услышала прекрасные голоса людей, которые жили своей жизнью. Распахнула глаза, разглядывая улицу, позолоченную лучами солнца. Николь посмотрела наверх, надеясь утонуть в бескрайнем голубом небе. Она услышала смех детей и повернулась. Захотелось подбежать и обнять их, сказать, чтобы они ценили каждый миг жизни. Николь увидела влюбленную парочку, словно сошедшую с киноэкрана, и представила, что она сама прохаживается тут с Марком. Острое чувство потери выдавило из легких весь воздух. Как же хотелось жить! Чувствовать. Любить. Воспитывать ребенка. Казалось, она расскажет Жиро все, что он попросит. Однако Николь всю ночь думала и решила, что сообщит ему только имя человека с ножом. Совесть не позволила бы большего.

Николь услышала, как подъехало такси, и повернулась. При виде сестры, выбиравшейся на улицу, она потрясенно шагнула в сторону.

– Давай, Николь, садись быстрее, пока никто не передумал.

Ноги Николь подгибались, но Сильвия схватила ее за руку и затащила на заднее сиденье.

– Я отвезу тебя домой.

У Николь голова пошла кругом.

– Прости, что я так долго, – сказала Сильвия. – Но я старалась вытащить тебя с тех самых пор, как узнала. Я так волновалась!

– Боюсь, я потеряю ребенка.

Сильвия протянула к ней руку:

– Я уже вызвала на дом врача.

– Не понимаю, – сказала Николь. – Как ты освободила меня?

Сильвия улыбнулась:

– Жиро я нравлюсь, а еще я напомнила ему о сведениях, которые подтверждают трату американских денег на африканских проституток.

Николь ее почти не слушала. Кружилась голова, все тело горело.

– Мне дурно.

– Остановить машину?

Волна тошноты схлынула, и Николь покачала головой.

– Но я занималась не только этим, – сказала Сильвия. – Еще искала улики. Главный комиссар Франции приказал устроить облаву. Жиро коррумпирован. Мы с легкостью докажем, что он просто сводит с тобой личные счеты. – Сестра обняла Николь. – Ты в порядке? Тебе не причинили вреда?

Николь положила голову Сильвии на плечо, и слезы посыпались градом.

– Нет.

– Не плачь. Все закончилось.

Переполненная эмоциями, девушка только и могла, что кивнуть.

– Теперь нужно убедиться, что все в порядке с ребенком.

Николь снова разрыдалась.

– Думаю, что случилось ужасное.

– Я приоткрою окно. Тебе нужен свежий воздух.

Николь с удивлением смотрела на золотистые в лучах солнца здания, деревья, шуршащие на ветру, и элегантные кафе вдоль тротуаров. Сестры проехали мимо Дома Оперы, отеля «Метрополь», вилл с видами на озеро, музея Луи Фино. Как же красиво в Ханое! Но где Марк? Он сказал, что уедет недели на две, а в тюрьме Николь, скорее всего, пробыла намного дольше.

* * *

Тем вечером Николь изучала себя в зеркале, касаясь полупрозрачной кожи, проводила пальцами по щекам, трогала пересохшие губы и расчесывала спутавшиеся волосы. Сухие и безжизненные, они выпадали клоками. Она почесала покусанные насекомыми ноги и надела свободные штаны, чтобы скрыть раны, стыдясь, что Марк увидит ее такой.

В комнату вошла Сильвия.

– А теперь давай тебя оденем как надо, хорошо?

– Я и так одета, – сказала Николь, но когда окинула себя взглядом, то поняла, что надела штаны наизнанку.

– Не обращай внимания.

– Даже не знаю, о чем я думала.

– Ты так слаба. Это не имеет значения.

Зачем Сильвия так сказала? Все имело значение. И ее освобождение, сопровождаемое чувством вины, и отсутствие Марка. И невозможность исправить многие вещи, как бы ты того ни желал. Имело значение и то, что она соврала о письме Сильвии. Была важна каждая мелочь.

– Смотри, я купила одежду для беременных, – сказала Сильвия, держа в руках шелковую тунику с вышивкой своего любимого серого цвета.

Николь посмотрела на вещь, потом на сестру и с удивлением обнаружила в ее глазах нежность.

Когда Сильвия помогла ей переодеться, Николь снова взглянула на сестру. Обе не проронили ни слова, только дождь яростно барабанил по крыше, по оконным рамам, разбиваясь о лужи на тротуаре, стекая с карнизов стеной воды.

– Только не говори, что отец ребенка – твой вьетнамский друг.

– Это ребенок Марка, – возмутилась Николь.

Сильвия несколько секунд смотрела в пол, потом подняла голову. Николь всегда было сложно понять, что думала или чувствовала сестра. Сейчас на ее лице не отражалось никаких чувств.

– Понятно, – только и сказала Сильвия.

* * *

На следующий день Николь отдыхала в гостиной на диване, когда Сильвия привела Марка. Сестра улыбнулась и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Николь хотела подняться на ноги, но Марк остановил ее.