– Мне нужно вернуться в дом и поискать детские вещи, которые прибрала Лиза.

– Мы скоро этим займемся, а пока оставайся здесь и жди моего возвращения. Я уезжаю на неделю или две.

Николь вспомнила, как отважилась проделать тот ужасный путь на юг в одиночку и это ее чуть не убило. Возможно, в следующий раз она отправится во Францию, к Лизе, и скорее всего, очень скоро. Николь надеялась, что Марк будет рядом с ней.

– Что бы ни случилось, я ни за что тебя не брошу. Не забывай. Пока я жив, мы будем вместе.

И вот снова упоминание о смерти.

Николь всей душой любила Вьетнам, здесь она родилась и провела всю свою жизнь. Будет сложно покидать места, которые так глубоко отпечатались в ее душе. Марка она тоже любила, и ей не нравилась сама мысль об отъезде, пока она не знала, где он. Внутри зарождался новый страх, куда более ужасный. Она найдет способ прожить эти темные дни, маячившие на горизонте, и не важно, куда он отправится. Главное, чтобы вернулся.

– Береги себя, Марк. – Николь снова потянулась к нему. – Возвращайся поскорее.

Переодевшись в чистое французское платье, Николь надела симпатичные жемчужные серьги. Дождь закончился, на улице посвежело, а жара еще не достигла своего апогея. После недавнего ливня туда-сюда сновали люди, словно все решили поскорее выбежать на воздух. Велосипеды, трехколесные такси и пешеходы едва не сталкивались.

Николь вышла на улицу, желая проверить, можно ли уже вернуться на виллу в их французский квартал за детскими вещами. Сливаясь с толпой, она прошла мимо пагоды и людей, тащивших чемоданы. Когда Николь добралась до перекрестка в конце Шелковой улицы, то увидела, что повсюду расхаживают французские полицейские. Не оглядываясь, она поспешила обратно в магазин.

К вечеру все нормализовалось. Николь стояла на улице возле магазина с большой сумкой из парусины на широких лямках и с кожаными ремешками. Девушка ждала велорикшу, чтобы добраться до дома. Обернувшись, она посмотрела на ряды шелка – пурпурного, желтого, изумрудного, лазурного. Такие яркие, как и весь ее прекрасный магазин. Здесь она повидала много хорошего, но теперь следовало подумать о будущем. В более мирное время она могла воспитать ребенка во вьетнамском квартале, но с приближением Вьетминя и возможным возвращением Чана пришлось осознать всю опасность ситуации. Может, в Хюэ и не лучше, она сама видела, что собой представляют лагеря. Николь опустила сумку на тротуар и надавила на болевые точки поясницы, снимая боль.

Когда небо окрасилось в индиго, она окинула улицу взглядом и приставила ладонь ко лбу, закрываясь от света закатного солнца. В переулке она увидела несколько куривших мужчин. Рядом, на тротуаре, женщина купала ребенка в ванночке, а старуха собирала свои пожитки в большую корзину, прекращая торговлю до завтра. Уже захлопнулись ставни нескольких магазинов, другие только закрывались. Ушел беззубый продавец вареного арахиса. Мимо проследовала девушка, и Николь уловила мускусные нотки ее духов. Из соседнего окна донеслось монотонное пение, которому она несколько секунд вторила. Когда Николь увидела выехавшего из-за деревьев велорикшу, ею овладела тоска. Пришлось признаться себе, что она будет тосковать. И все же Николь таила надежду, что все наладится.

Одурманенная ароматами угля и имбиря, Николь замечталась. Сейчас ее даже не волновало возвращение Сильвии. Лучше сосредоточиться на беременности, подумала девушка и закрыла глаза, впитывая окружающую атмосферу. Марк любил ее, и лишь это имело значение. Николь открыла глаза, велотакси подъехало ближе. Она наклонилась за сумкой, увидела расстегнувшийся ремешок и потратила минуту на то, чтобы его поправить. Из переулка напротив выскользнули двое мужчин, но когда Николь подняла голову, то заметила, что они теперь в метре от нее.

Такси остановилось, и оттуда вышел пассажир. Николь ахнула, когда перед ней во весь рост выпрямился Жиро, уставившись на нее своими водянистыми глазами. Она запаниковала и повернулась, желая убежать, но по обе стороны уже стояли те двое.

Жиро прокашлялся:

– Николь Дюваль. Вы арестованы. Вас проводят в Мезон Сентраль, где вы останетесь до суда.

Она выдержала его взгляд.

– В чем меня обвиняют? Суд по какому поводу?

Жиро засмеялся и выпятил грудь. Ухмылка вышла полной презрения и в то же время усталости.

– Вы сбежали из-под домашнего ареста, а еще предали Францию.

– И долго вы знали, что я тут?

– Скажем, вы были под наблюдением.

Николь заморгала и осмотрелась по сторонам, ища спасения. Никого поблизости не оказалось, и она увидела его самодовольную ухмылку.

– Но почему теперь? Разве вы не видите, что я жду ребенка? Я на пятом месяце беременности.

Жиро оскалился, демонстрируя потемневшие зубы:

– Я всегда знал, что ты вьетнамская шлюха.

– Этот ребенок не имеет отношения к Вьетминю.

– Расскажешь это судье.

Когда у нее на запястьях сомкнулись наручники, Николь расправила плечи. Она не собиралась плакать перед этим ужасным человеком, но ее охватил настоящий страх. Девушка вспомнила все, что слышала о тюрьме Хоа Ло. Забираясь в такси вместе с Жиро, Николь заметно дрожала.

* * *

В первые сутки она старалась сохранять спокойствие, хотя слухи о Мезон Сентраль оказались правдивыми. Ночью там стоял жуткий запах прогорклого жира, а днем – гнилой рыбы. Через единственное крохотное оконце в камеру проникал свет, воздух был жарким и влажным, и Николь казалось, что она задыхается. Ее сердце отчаянно стучало. Она пыталась совладать с хаосом в мыслях, но лишь усталость могла притупить панику. Надо было поехать во Францию, когда У Лан впервые это предложила, сокрушалась Николь.

Ее словно держали в клетке. Цепь от наручников крепилась к стене, а ноги удерживала металлическая скоба на полу возле ее бетонного спального места. В начале дня охранники-французы приносили металлическую миску с водой, но часто ее опрокидывали. Остальные женщины в ее крыле были вьетнамками. Николь пыталась поговорить с одной заключенной из соседней камеры – истощенной, со стеклянным взглядом, – но та сплюнула на пол и отвернулась.

Николь не впервые слышала о жестокостях в колониях, но личного опыта у нее не было. На второй день заключения в этой тесной камере у нее разболелась спина. Хотелось подвигаться, чтобы уменьшить боль. Мочевой пузырь уже лопался, но она терпела – с такой частотой мочеиспускания, как у беременных, ей не всегда удавалось добраться до ведра вовремя. Приходилось испражняться под себя. Горло пересохло, и Николь боялась, что недостаток воды скажется на ребенке.

«Почему это произошло теперь, когда Марк уехал?» – думала Николь. Будь он здесь, то непременно нашел бы способ вызволить ее, хотя бы по состоянию здоровья. Вспомнив прикосновения любимого, она чуть успокоилась, но следом пришло ужасное осознание – если он в скором времени не вернется в Ханой, ее будут судить и казнят и ребенок погибнет вместе с ней. С опухшим от слез лицом она взывала к охранникам. Ее бросало в жар, со лба ручьями стекал пот. Один охранник смягчился и принес немного воды, которую Николь тут же выпила. Она боялась лишь, что кошмарные условия пребывания в камере причинят ее малышу вред, и вспоминала лучшие времена, а когда одолевали сомнения, она молилась Богу о спасении.