Пока Вербицкая в красках рисовала нам свое будущее, демонстрировала виды Дамаска и пыталась учить арабский, Лариска еще гуще бриолинила волосы, в лавру ездила как на работу, белый плащ поменяла на красный, выбросила очки – жених не клевал, хоть ты тресни. Между тем четвертый курс быстро растаял (гораздо быстрее, чем первые три), оставался последний – пятый. Время требовало решительных действий, но каких именно, было неясно.

Выдав Леру Вербицкую замуж и проводив ее на каникулы в Сирию, мы с Ларисой возвращались домой, в общагу на Новоизмайловском, и она со вздохом сказала:

– Остаюсь на всё лето здесь, устроилась экскурсоводом. Если за лето ничего не решится, буду готовиться в аспирантуру, хотя бы выиграю время.

И летом не решилось ничего. Лариска познакомилась с тремя кавалерами сразу – голландцем, французом и немцем. Но голландец, как она объяснила, годился ей в дедушки, немец зачем-то желал поселиться в Сибири, а француз оказался банальным запущенным алкоголиком. После этого были поляк, испанец, снова немец и француз – и все какие-то убогие. Все, как ни странно, были не против жениться, но Лариска медлила и создавать семью «совсем без чувств» не соглашалась ни в какую. Трагикомическому декамерону с женихами не было видно конца, и я поражалась неиссякаемому упорству Власовой, торившей себе дорогу в светлое будущее с павлинами.

Вернулась Лерка из Дамаска и сразу полетела к маме в Орск – отъедаться и отсыпаться. Мама была известной в Орске номенклатурной шишкой, располагала большими возможностями, дочь любила без памяти, нещадно ее тиранила и согласилась на межнациональный брак с большущим скрипом.

И действительно, с Сирией оказалось непросто. Арфан с родителями и младшими сестрами занимал небольшую квартиру в спальном районе, несколько лет их семья строила дом, который всё не желал достраиваться, и это всех нещадно нервировало. Жара и та же коммуналка – «те же штаны пуговкой назад». По утрам одна из золовок приносила Лере своего годовалого сына и отправлялась на полдня в магазины, затем свекровь загружала ее по дому. Арфан появлялся поздно вечером и не желал слушать жалобы жены. Экономили на всем, в том числе на продуктах, воде, электричестве. Кроме того, Вербицкая там подхватила какую-то местную инфекцию, три недели провалялась в постели, еле-еле поправилась, но долго не могла восстановиться и без конца лечилась.

– Вся еда – дорогущая! – округляла свои серые с рыжим ободком глаза Лерка и долго выразительно молчала. – Мясо там просто роскошь и покупается исключительно к праздникам. Кусочек масла стоит как женская кофточка. Чуть с голоду не умерла, одними мандаринами кормили…

– Да черт с ним, с этим маслом, – встревала подозрительная Власова. – Ты что, не понимаешь, у него там только по паспорту может быть четыре жены, не считая наложниц. Мусульмане и есть мусульмане.

– Арфан – европеец, – вяло отмахивалась похудевшая встревоженная Лера.

– Ну конечно, здесь – да…

Апофеозом сирийско-русского семейного конфликта стал пустяковый разговор Вербицкой с каким-то мужиком на улице – тот принял ее за свою знакомую. Она получила от мужа по физиономии прямо на месте преступления и побежала покупать билет на самолет. После этого была еще одна каникулярная Сирия, откуда Вербицкая вернулась чернее тучи, но всё же начала по инерции оформлять документы на постоянную визу.

Власова легко поступила в аспирантуру и в тот же день познакомилась с тридцатилетним югославом под метр девяносто, с широченной улыбкой и собственной адвокатской конторой. Кстати, в лавре, куда зашла просто так, в перерыве между занятиями. Димитр ужасно говорил по-русски, но поняли они друг друга на удивление быстро. Ни в Питере, ни в Чите свадьбу делать не стали – отпраздновали в Югославии, и, говорили, со стороны невесты не приехал никто.

Но к тому времени мы практически потерялись. В середине пятого курса я сама неожиданно вышла замуж по «дружеской любви». Не из расчета, как сейчас понимаю. В холодном чопорном Ленинграде мне нужен был близкий человек, человек, который бы всё решал, а главное, знал за меня. Казалось, я его нашла. Подруги деликатно покивали: да, интересный парень, но без денег и приезжий – поснимаете квартиру, помучаетесь и рванете домой. Но путем невероятно сложных многоступенчатых обменов родители сумели для нас выменять – тогда никто ничего не покупал – небольшую двушку в Купчино, и начались прелести жизни в мегаполисе с маленьким ребенком, без бабушек и вообще без родных. Всё, что не имело отношения к семье, мгновенно улетучилось: подруги, кавалеры, планы. Чтобы Аню взяли в детский сад, я устроилась туда методистом и уже через год начала и скучать, и страдать, и томиться. Как-то очень скоро выяснилось, что это не мое, но с переменой участи я всё тянула и тянула, и даже посоветоваться было не с кем. Ходить, вынашивать решение проблемы было просто некогда, и она копилась, наслаивалась, уходила вглубь, закручивалась в пружину всё туже и туже, чтобы в один прекрасный день развернуться во всю силу и взломать мою жизнь изнутри.

В этот вязкий и смутный период я и узнала продолжение истории Вербицкой, которая однажды, спустя года три-четыре после окончания института, позвонила в мою дверь и влетела так, словно мы расстались вчера. Она совсем не изменилась, только курить начала и стала еще тоньше и прозрачней. Примерно сутки во всех деталях Лерка рассказывала о том, что сирийской жизни выдержала ровно полтора года и с шестимесячной дочкой тайком, с помощью сотрудников посольства, улетела в Москву. Теперь живет в Орске и трясется от страха, боясь, что арабский муж отберет маленькую Ливию. Девочка родилась совсем темненькая, она точная копия папы Арфана, Леркина мама от нее без ума.

Ваххам-Вербицкая не могла остановиться, вспоминая всё новые подробности своей недолгой арабской жизни, и я понимала, что ей нужно выговориться не раз, не два и даже не три, а лучше сто двадцать пять и со всеми деталями – только тогда станет легче. В Орске этого делать нельзя, в Орске нужно держать спину, и она поспешила в Питер.

– Но почему ты не вернешься сюда, в привычную среду? – спросила я тогда, и Лерка обомлела от моей недогадливости:

– Там, на Урале, меня уж точно никто не найдет, а здесь – ты посмотри – кругом одни арабы.

Мы просидели всю ночь и весь день, не выходя на улицу. Мне с трудом удалось вставить вопрос про Власову, но Лера лишь пожала плечами:

– Сто лет назад прислала фотку, где она с павлинами на фоне дома с садом, – и всё, как в воду канула. Ни слова. Но Югославия, слава богу, не Сирия – права была Лариска.

С той нашей встречи прошла еще одна жизнь. Я развелась, заработала собственную квартиру, поменяла профессию, состоялась как журналист и жила с неистовым стремлением всё время куда-то лететь. От пассивности не осталось следа, я бежала за десятью зайцами сразу и, как ни странно, кого-то из этих зайцев успевала изловить. Я завела чудеснейшую молодую няню и обрела частичную свободу от всего, много ездила, много писала и не желала никаких романов и семей. Чувство свободы и молодости с запасом, то есть чувство возможностей – лучшее, что было в тот период, и повторить его, наверное, нельзя.