Исключением из всех правил стали молодые люди, которых Петра называла трутнями. Война стала для них резким сигналом, что пришёл конец вольной жизни, полной охоты, стрельбы и развлечений. Ходили сплетни, что они сбежали, бросив хозяйство и погрузив на лошадей все ценные вещи. Были слухи ещё печальнее: они и слышать не хотели, чтобы их прекрасные охотничьи собаки достались индейцам, известным своим немилосердным обращением с животными, поэтому устроили чудовищную эстафету смерти, и каждый застрелил собаку своего соседа, прежде чем отправиться домой сражаться за страну. Это, должно быть, стало последним штрихом сатирической картины, изображающей привычки странных англичан, потому что на самом деле собак оставили здесь. Неделю или две в ночи слышался их вой, совсем не похожий на визги и глухое рычание койотов.

Пол взял себе одну, красивого пойнтера по имени Белла, которая пришла к нему на порог и отказалась уходить. В прошлой жизни она явно была любимым охотничьим компаньоном, если не питомцем, потому что любовь и преданность, какими она одарила Пола, едва он прочитал имя на её ошейнике, не знали границ: она таскалась за ним по пятам, исследуя ближайшие канавы, когда он работал в поле, и прислушиваясь к каждому его движению и жесту, опасаясь, что он уйдёт без неё. Петра дразнила его английским сквайром, но радовалась, что теперь их семью есть кому защитить. Грейс была очарована своей соперницей за сердце Пола, и приходилось уговаривать её не отдавать Белле содержимое тарелки каждый раз, как собака заходила в кухню.

Главной трудностью, какую неизбежно приносила с собой война, была нехватка мужской силы. Молотильщиков пришлось ждать дольше, чем обычно. В ряды экспедиционных войск записалось так много молодых канадских рабочих, ведомых как патриотизмом, так и духом приключений, что машинистам было трудно собрать команду из восьми человек и удержать её до конца сбора урожая. Жители прерий считали, что кормить страну и защищать её – одинаково благородно, но тем не менее сменить комбинезон на униформу им представлялось большим героизмом.

Уже несколько лет Гарри ничего не знал о Джеке. Он писал ему, когда приехал в Винтер, писал их адвокатам, будто считал себя ответственным держать их в курсе событий. Адвокаты сухо подтвердили получение, но ответа от Джека так и не пришло. Молчание брата причиняло Гарри боль, но он старался увидеть ситуацию с точки зрения человека, окружённого большой семьёй, в которой нельзя упоминать даже имени Гарри. Он успокаивал себя мыслью, что такому беспристрастному человеку, как Джек, нелегко было принять решение, и, как бы ни страдал, Гарри решил не вызывать у брата угрызения совести, посылая ему новые и новые письма. Он не написал даже о Петре и о рождении Грейс, полагая, что такие новости лишь приведут к новым распрям.

Сообщение о войне вновь заставило Гарри думать о брате. Джек всегда восхищался войсками Харроу – тем, как они маршируют и обращаются с оружием, какая у них униформа и начищенные сапоги. Он, должно быть, сразу записался в чеширский полк. Может быть, даже в качестве ветеринара. В армии тысячи лошадей – конечно же, нужен специалист, чтобы о них заботиться. Гарри представил себе фотографию в день отъезда Джека на фронт, какой Джорджи, должно быть, хвасталась сёстрам: Джек, прекрасный в новой униформе, стоит, положив на плечо жены заботливую руку, а она, сидя на стуле, гордо смотрит вдаль, олицетворяя собой то, за что он уходит сражаться.

Было хмурое октябрьское утро. Молотильщики наконец добрались до них; снопы покрылись инеем, и, когда их бросали в ревущую молотилку, от холода немели пальцы. Гарри и Пол второй день как возили мешки с зерном на станцию Винтера. В планах было построить там зерновой элеватор – высокое здание, где зерно могло ссыпаться в кучу и отгружаться в железнодорожные вагоны. Загружать его в мешках было трудоёмко и занимало много времени; скоро эту практику должны были признать устаревшей. А пока Гарри наслаждался своей работой, простой радостью – получить билет после того, как взвесят каждый мешок, а в конце погрузки обменять все эти билеты на чек, который можно сразу же обналичить или переписать на свой счёт. Это была приятная подготовка к зиме. Петра сказала, что лишь в это время года он напевает про себя песни.

– Папа как белочка, которая собирает орешки, – говорила она Грейс.

Проехал поезд, битком набитый мужчинами и юношами. Все уезжали на войну, все размахивали флагами. Тепло одетые родственники отправились помахать им платочком или менее жизнерадостно проводить своих защитников. Парень со знаменем в руках запел, и голоса тут же подхватили песню, которую Гарри сразу же возненавидел:

В гуще толпы устроили своего рода призывной пункт. Два красивых офицера сидели за столом, обклеенным плакатами, какие в последнее время, приходя по почте и по железной дороге, разлетелись по всей стране, как и флаги, и теперь висели и на досках объявлений в церкви, и у входа на почту: «Поддержите их!», «Все твои друзья сражаются, а ты?». Даже ни в чём не повинного канадского бобра и того заставили продавать военные облигации, изобразив на плакате с надписью «Пусть вся Канада будет при деле!».

Вера в короля и страну, имперская разновидность веры в бога, которого славили по воскресеньям, стала неотъемлемой составляющей жизни всей нации, как лужайки и тосты с маслом. Но Гарри, с тех пор как эмигрировал, начал замечать, что не разделяет всеобщего патриотизма, и это качество у других вызывает в нём испуг. По счастью, его окружали единомышленники. Пол сказал, что чувствует себя скорее канадцем, чем шотландцем или британцем, а Петра терпеть не могла любые войны и не доверяла побуждениям тех, кто их оплачивает. Она считала, что главное в таком показном патриотизме – именно выставление его на всеобщее обозрение; нужно, чтобы все видели, как они собирают средства, как размахивают флагами. Но Гарри заметил, что она не говорит об этом за пределами двух их домов.

Повернувшись, Гарри взвалил на плечо новый мешок и, проходя между телегой и машиной для взвешивания, поймал на себе взгляд Пола. Всю прошлую ночь они провели вместе, больше из-за усталости, чем из романтических побуждений, но, проснувшись на рассвете в комнате Пола, Гарри увидел, что Белла свернулась клубочком на их сброшенной рабочей одежде и что Пол, не проснувшийся до конца, может быть особенно нежным; весь сегодняшний день Гарри был медлителен и глуп от любви, не только к Полу, но и к своим девочкам, Петре и Грейс, которые ещё спали, когда он вернулся домой и растопил печку, чтобы приготовить всем кашу.

– Давайте, ребята, пока есть время, а то скоро мы уйдём. Никто не любит трусов. – Голос показался ему знакомым, несмотря на новый акцент, имитирующий канадский. Загрузив взвешенный мешок в вагон, Гарри обернулся и увидел, что офицер повыше и покрупнее – Троелс Мунк.

Пол тоже это заметил и уже шагал к платформе.

– Нет! – закричал Гарри и, рванувшись вперёд, схватил Пола за рукав.

– И как у него наглости хватает? – прорычал Пол. – Клянусь, я всю рожу ему разобью! – От бешенства его трясло.