— А вы уже придумали название?

— Нет, это-то меня больше всего и беспокоит. Название очень важно, ты ведь знаешь. Может, я назову свой роман «Дух в клерикальную эпоху» или «Основания разума в эпоху глупости». В любом случае книга должна иметь заголовок и подзаголовок; это всегда выглядит очень хорошо. Хорошим заглавием могло бы быть такое: «Бог никогда не существовал». Заглавие должно быть коротким и точным. Что ты об этом думаешь?

— Звучит несколько агрессивно.

— Но ведь так и должно быть.

— А почему бы вам не назвать роман просто — «Врач на перепутье»? Это элегантно, сдержанно, объективно и в конечном счете ново.

— Великолепно, друг мой! Да, чтобы придумать такой заголовок, нужно образование. Могу я его использовать?

— Используйте на здоровье.

— Отлично. Я подарю тебе один экземпляр и подпишу его собственной рукой. Книга будет называться «Врач на перепутье, или Основания разума в эпоху глупости. Философский роман Эрнста Эша».

— Скажите, а откуда этот врач узнал, что один из раненых — католик, другой — протестант, а третий — атеист?

— Э-э… я об этом как-то не подумал. Но… их привезли в сознании. Он выясняет это, заполняя их карточки.

— По-вашему, тяжелораненый солдат скажет врачу, что он атеист?

— Почему бы и нет?

— А вы когда-нибудь были тяжелораненым?

— Я? Нет. Разве это имеет какое-нибудь значение?

— Нет, не имеет.

«Дорогой Тайхман, меня навестили ваши друзья Хейне и Штолленберг и рассказали мне о вашем состоянии. Я рад, что вы более или менее оправились от ран, и надеюсь, что скоро будете совсем здоровы. Я тоже здоров, за исключением того, что в будущем мне придется диктовать все, что я захочу написать, моей жене (по крайней мере, люди, с которыми я переписываюсь, смогут теперь прочитать мои письма). Когда вас выпишут из госпиталя, возможно, пошлют во Фленсбург. Пожалуйста, по пути туда посетите Берлин и навестите меня; мы с женой будем очень рады вас видеть. Желаю вам скорее поправиться и с дружеским приветом — ваш Вегенер».

Тайхман долго ломал голову, стоит ли ему отвечать на письмо. В конце концов он решил, что это не к спеху.

Кёхлера выписали — его кровать стояла пустая. Время от времени приходили письма от Штолленберга и Хейне.

Они какое-то время торчали в Гамбурге, а потом получили приказ отправляться в Бремерхафен, где формировалась новая флотилия. Они писали, что в январе получат официальное направление в Морскую академию.

Однажды Тайхмана посетил Бюлов. Его вкатили в палату на инвалидном кресле, ноги Бюлова были ампутированы выше колен. Друзья играли в шахматы. Тайхман обычно поддавался ему, поскольку Бюлову это доставляло удовольствие — возможно, это было единственное удовольствие, которое ему осталось. Чтобы расслабиться, они перекинулись в картишки, после чего Бюлова отвезли в его комнату.

Когда Тайхману разрешили вставать, он был настолько слаб, что еле добрался до умывальни. Через два дня он сумел доковылять до комнаты с солнечной лампой, где он должен был появляться три раза в неделю. Когда Тайхман окреп настолько, что мог гулять, он вывез Бюлова в сад.

Сад навевал тоску. Стояла поздняя осень, сад был запущенным и голым и не смог отвлечь Бюлова от грустных мыслей. Говорил все время один Тайхман, и ему показалось очень трудным поддерживать разговор. Они немного поспорили о том, что это за серый домик, из трубы которого время от времени шел дым. Бюлов утверждал, что здесь сжигают умерших и его ноги тоже сгорели здесь. Тайхман так и не сумел переубедить его. Других тем для разговора у них не нашлось. «Может быть, — подумал Тайхман, — он воспрянет духом, когда вернется домой к родным».

Тайхман уже больше не вызывал интереса у соседей по палате. К ним привезли двух летчиков, которые получили многочисленные переломы при вынужденной посадке. Один через сутки умер, а другой кричал всю ночь, день и еще одну ночь — старшая медсестра объяснила, что у них не было морфия, который к тому же вреден для здоровья, — а потом пошел на поправку.

В один из дней, когда Бюлов отказался гулять, Тайхман отправился бродить по городу и накупил подарков для своих соседей по палате. В Ренне нельзя было достать многого; зато женщин было в избытке, и они недорого брали, но он не мог их купить для раненых. Уборщицы, которые, по мнению доктора Векерлина, были частью терапии, самым бессовестным образом пользовались своей монополией и драли за свои услуги три шкуры. В результате доктор Векерлин добился прямо противоположного тому, чего хотел, — солдаты видели женщин, но подойти к ним не могли. И по мере того как цены росли, они становились все более беспокойными.

Наконец, наступило Рождество. За несколько дней до него прибыли рождественские подарки, которые распределили между больными. Тайхман получил три пакета — один от Штолленберга, другой — от Хейне и третий — из Берлина. Это был очень красивый пакет, завернутый в бумагу с узором из еловых веточек и перевязанный золотыми лентами. В нем лежало письмо, которое, судя по построению фраз, было продиктовано Вегенером. Он снова приглашал Тайхмана в гости; они с женой желали ему счастливого Рождества и всего наилучшего в новом году.

Бюлова решили отправить в Германию, срок отъезда был назначен на 23 декабря. В пять утра сестра Берта обнаружила его лежащим на полу у своей кровати. Он перерезал себе горло лезвием бритвы. Но доктор Векерлин зашил рану и сделал Бюлову переливание крови.

На тумбочке Бюлова лежало письмо, адресованное Тайхману. Тайхман некоторое время раздумывал, что ему делать с этим письмом — приписки «вскрыть только после моей смерти» на нем не было. До вечера Бюлов не пришел в себя, и доктор Векерлин сказал, что ничего больше не сможет для него сделать. Тогда Тайхман вскрыл письмо. Бюлов писал, что самоубийство для него — единственный выход; он потерял не только ноги, никто больше не будет относиться к нему как к мужчине. В конверт было вложено письмецо, адресованное фрейлейн такой-то. Тайхман решил пока не отсылать его.

Было объявлено, что утром 24-го госпиталь посетит генерал медицинских войск. Всех разбудили в шесть утра. Француженки отполировали пол в палате до зеркального блеска. Больным сменили простыни, а на некоторые тумбочки поставили горшки с кактусами. Главный терапевт велел передать пациентам, чтобы они умылись, побрились и причесались особенно тщательно.

Лежачих больных побрили еще вечером. Врачи полагали, что до десяти часов генерал не появится, скорее всего, он приедет после обеда. В этом случае, решили они, лежачих больных надо будет побрить еще раз.

Незадолго до восьми часов в палату вошел главврач и остался недоволен артистическими гривами некоторых пациентов. Пригласили парикмахера, и он остриг обросших. Доктора тоже привели себя в порядок; в свежевыстиранных белых халатах они стали похожи на учеников парикмахера. Они переходили от кровати к кровати, запоминая названия болезней, которыми страдали пациенты, на немецком и латинском языках. Медсестры щеголяли новыми фартуками; по случаю приезда начальства Берта надела бюстгальтер.