– Да, присутствовал. У меня тогда гостил сын моего последнего супруга.

– Оппианик Младший! – воскликнул Цицерон. – Ты это подтверждаешь?

– Да! Подтверждаю! – пробасил Молчун. – Я хорошо помню, как это было. Моя мачеха еще просила Стратона не задерживаться, так как припадки болезни у отца были очень мучительными. Я говорю о печени.

– Превосходно! – заключил Цицерон. – У меня больше нет вопросов к Оппианику Младшему. Я попрошу выйти свидетеля Мания Петрония.

Поднялся мой лысый сосед, тот самый, который опасался за свою виллу.

– Маний Петроний! – проговорил Цицерон, когда свидетель стал рядом с ним. – Если я не ошибаюсь, ты уроженец Ларина, города в области френтанов.

– Ты не ошибаешься. Я родился в городе, который ты назвал, и живу в нем, слава богам, безвыездно.

– Следовательно, ты знал Оппианика Старшего?

– Еще бы. Мой дом был против его дома, и вся жизнь этого… не знаю, как лучше его назвать, была мне знакома…

– А можешь ли ты указать, в каком году Оппианик покинул Ларин, чтобы более туда не возвращаться?

– Могу. В том году были консулами Луций Геллий Попликола и Гней Корнелий[63]. В то лето мимо нашего города прошел с полчищами своих разбойников Спартак.

– Оппианик взял с собой малолетнего сына или оставил в Ларине?

– Оставил.

– И ты смог запомнить такую мелочь? – вставил обвинитель.

– Хороша мелочь! Юный негодяй выбил глаз моему вилику[64], обозвав его «спартаковцем». А это был очень верный и честный раб, да будут к нему милостивы маны[65]. В те времена некому было жаловаться на самоуправство, поэтому я отделал Оппианика Младшего по-свойски. Помнишь, Оппианик?

Базилика разразилась хохотом, и претор объявил о завершении допроса свидетелей.

В следующее памятное для меня утро, заняв место на скамье свидетелей защиты, я не увидел Багра. Опоздание было не в его правилах. Обернувшись к выходу, я стал искать его взглядом. Так, едва не первому, мне предстал незнакомец, закричавший громовым голосом:

– К Капитолию! К Капитолию!

Не раздумывая, я выбежал из базилики. На площади, прямо у ступеней храма Юпитера Капитолийского, несколько человек разглядывали кучу каких-то блестящих предметов с высившейся над ними размалеванной доской. Была изображена триумфальная колесница характерной формы и триумфатор в облачении Юпитера. Надпись гласила: «Гай Марий, консул семь раз, победитель Югурты и кимвров». Один из зрителей, видимо, сенатор, возмущенно размахивал руками:

– Негодяи! Марий мертв. А они его тащат из гроба.

– У него и гроба нет, – заметил сосед. – Доблестный Сулла выкинул его останки и крюком протащил к Тибру.

Между тем сзади напирали люди, судя по их помятым, не первой свежести тогам, – обитатели Субуры и других кварталов, населенных простым людом. В радостном реве потонули голоса тех, кто выказывал неудовольствие.

– Трофеи Мария! Трофеи Мария! – ревела толпа.

Я все понял. В то время как в базилике слушалось дело Клуенция, кто-то установил на всеобщее обозрение оружие и сокровища, захваченные Гаем Марием в борьбе с нумидийцами, германцами и другими врагами римского народа. Это было напоминание стоящим у власти клевретам Суллы, что подвиги Мария не забыты, а тем более своевременное, поскольку судили марианца по обвинению в отравлении сулланца. Так впервые выявившая себя партия марианцев – ее стали называть популярами – одержала победу.

Выбравшись из толпы, я увидел на храмовых ступенях того самого молчаливого Гая, человека с загорелым лицом и стальными глазами, который был невольным свидетелем моего испуга. Почесывая тщательно уложенные волосы мизинцем, он с видимым удовольствием наблюдал ликование плебеев.

Друг и покровитель Багра не остался незамеченным. Толпа отхлынула от кучи с трофеями и подступила к храму. Раздались приветственные возгласы:

– Слава Цезарю, другу плебеев!

Да, это был Гай Юлий Цезарь, организатор всего этого публичного представления, пролога нового витка гражданских междоусобиц. Потом мне приходилось видеть Цезаря много раз, утомленным и величественным, с лавровым венком, прикрывающим лысину, но мне он на всю жизнь запомнился этаким ироничным щеголем, возмутителем спокойствия.

– Пойдем, Луций! – внезапно прозвучал голос вигила.

Мы спустились на Форум и, зайдя за храм Кастора, остались одни.

– Вот ты и узнал одну из моих тайн, – проговорил Багор радостно. – Цезарь – мой друг, без его энергичной помощи разоблачение Оппианика Старшего было бы невозможным.

– Однако, – добавил он после некоторой паузы, – выставление трофеев Мария всполошит наших недругов и затруднит поиски кубка из мурры.

– И ты знаешь, где его искать? – спросил я.

– Там же, в замурованном подземном ходе, откуда я с помощью знакомого тебе гладиатора вытащил большую часть трофеев Мария. Мы пробили кирпичный завал. Мне надо идти, пока сулланцы не опомнились.

– Возьми меня с собой! – воскликнул я. – Мы пройдем дорогой, которой прошел Муций.

– Ты пойдешь домой! – строго сказал вигил. – Муций Левша, как тебе известно, не имел провожатых.

И тут меня озарило! Я понял, что прозвище «Багор» не отражало сути человека, бывшего нашим старшим другом и наставником. Мы должны были бы называть его Сцеволой, Левшой. Он и был Сцеволой нашего времени, которому не был чужд героизм наших предков. Только наше время не знало летописцев, возвеличивавших подвиги простых людей. Историки – мы взяли это слово у греков – заботятся о том, чтобы прославить людей, похитивших у римского народа свободу, а не тех, кто пытался ее отстоять.

Впрочем, эти мысли, сознаюсь, пришли ко мне позднее. Тогда же я отправился домой. Багор на этом настоял, обещав мне соблюдать осторожность. Мы договорились встретиться утром в базилике.

Можете себе представить мое нетерпение! Полночи я не спал, к утру мне приснился страшный сон. За мною гнался Луций Сергий Каталина в одеянии этрусского царя Порсенны. На нем была трабея[66], вышитая пальмовыми листьями, и золотая корона. Тут же почему-то оказался Педон, объяснивший мне, что Каталина на самом деле из старинного рода этрусских царей. Педон уговаривал меня покориться Каталине и отдать ему кубок из мурры, не навлекать беды на себя и свою семью. Но я упрямо прижимал кубок к груди и твердил, что не отдам вещественного доказательства. И тут Каталина – лицо его было демонически красиво – обнажил нож и схватил меня за одежду.