Она спала, беспечно, словно рядом с ней не находился воин, готовый подмять ее под себя и сделать с ней все то, что положено.

Калеграс приподнялся на локте, навис над Настасьей Ивановной, подышал ей в грудь – и отвалился в сторону. Он весь покрылся испариной и мелко задышал ртом.

А Настасья Ивановна открыла глаза и захохотала во всю глотку:

– Ай да жених! Эй, вы! Все идите сюда! Идите посмотрите, на что оказался способен Калеграс Тристрамсон, племянник короля Ирландии, воин хоть куда!

Вбежали люди. Настасья Ивановна не спеша набросила рубаху и штаны, встала босая рядом с незадачливым мужем, а тот сидел на кровати, поджав ноги, как женщина, – ни жив ни мертв, – и видел, как смеются над его позором дружинники Гардарики и его собственные ирландцы.

И прогнала Настасья Ивановна этого жениха.

* * *

Неудача Калеграса сильно раззадорила Скофти, сына Фрирека Ноги, владетеля хутора Гравдаль, что в Исландии.

– Не буду я зваться Скофти, сын Фрирека Ноги, если не совладаю с этой Настасьей Ивановной! – поклялся он.

– Говорят, что собой она совсем нехороша, а нрав ее злобный и бешеный, – предупредил Скофти его побратим, Хальвдан Рыжий. – Будь она мужчиной, и то ее следовало бы опасаться, потому что она коварна.

Скофти сказал:

– Хоть Настасья Ивановна и король, хоть и владеет мечом, от которого нет спасенья, а найдется и на нее управа.

Хальвдан Рыжий спросил:

– Какая управа может найтись на такую женщину?

Скофти отвечал:

– Любая женщина алчна, жадна и завистлива. Нет ничего проще, чем одурачить женщину, – золото и драгоценные камни затмят ее разум, запястья, подвески, ожерелья и диадемы сведут ее с ума. Она охотно станет моей ради этих сокровищ. – И он открыл перед Хальвданом короб, полный золота и драгоценностей.

Они были из разных стран и отличались тонкой изысканной отделкой. Их блеск отражался на лице Скофти.

Скофти был высок и обширен грудью, похожей на бочку. У него была короткая шея, как бы вросшая в плечи, и тяжелый подбородок. Нос его был мясистым, на руках росли густые рыжие волосы, голос его был громким, глаза веселыми.

Когда Скофти и Хальвдан Рыжий прибыли ко двору Настасьи Ивановны, им долго пришлось стучать в ворота. Наконец отворилась маленькая дверца сбоку от ворот, и вышел старичок, сгорбленный, с трясущейся головой.

– Кто такие? – закричал он. – Что надо?

Скофти понял, что Настасья Ивановна испытывает его, и твердо решил про себя: будь что будет, а он не позволит сбить себя с толку и от цели не отступится. Сейчас он все стерпит, а потом уж с лихвой возьмет свое и воздаст строптивой женщине по заслугам.

– Добрый старичок, – отвечал Скофти, – мы приплыли из славного хутора Гравдаль с дарами к великому королю Настасье Ивановне.

– Что за хутор такой Гравдаль? – Старичок так разозлился, что даже затопал ногами. – Где этот ваш какой-то хутор Гравдаль? Чем он славен?

– Славен он тем, что много лет принадлежит моим предкам, и сколько бы ни старались наши враги его отобрать, всегда нам удавалось отстоять свое, – сказал Скофти. – А находится он в Исландии.

– Исландия? Хотите сказать, что пришли вы из Исландии?

– Именно так мы и сделали, добрый старичок.

– Не старичок я и не добрый, – сказал привратник. – Будут тут всякие к нам таскаться из какой-то Исландии, все достояние которой – киты да льдины.

– Не только киты и льдины, – покладисто молвил Скофти (Хальвдан Рыжий глядел на него и только диву давался!). – Мы принесли золото и драгоценные камни в дар вашему королю Настасье Ивановне.

– А чего вы хотите от Настасьи Ивановны, голодранцы?

– Мы пришли сватать ее, – сказал Скофти.

– А, – равнодушно произнес старичок. – Так бы сразу и сказали.

И отворил ворота.

Скофти с побратимом и дружиной вошел в Ладогу. Со всех сторон глядели на исландцев дружинники Настасьи Ивановны, не враждебно и не приветливо, а с любопытством. Скофти же шагал с высоко поднятой головой и думал о том, что рано или поздно станет повелевать этими людьми, и подчинит их себе, и заставит их воевать за себя.

Старый дружинник вошел в покои к Настасье Ивановне, где та, морщась, зашивала дыру в сапоге, и сказал:

– Новый жених прибыл, Настасья Ивановна. Не подведи уж нас, ваше величество!

Настасья Ивановна оборвала нитку, надела сапог как был с дырой и спрыгнула с лавки.

Раздернула ленту, которой повязала волосы, обмотала ее вокруг запястья, сунула пальцы в очаг, обмазала щеки сажей, засмеялась, блестя зубами.

И вышла к исландцам.

При появлении короля все встали. Встал и Скофти, вышел на середину, поклонился.

– Слыхал я о прекрасной деве, которая стала королем Гардарики, – заговорил он звучным голосом, словно запел. – Слыхал о ее мече, от которого нет спасения, об огненных курганах, в которых добыла она этот меч, о ее доблести и красоте.

– Много ль ты слыхал о моей красоте? – спросила Настасья Ивановна.

– Повсюду люди говорят о ее сверкающих глазах, о длинных волосах и гибком стане, – начал было перечислять Скофти, но Настасья Ивановна перебила:

– Единственный человек, назвавший меня красивой, давно мертв. Вот я и удивилась, когда ты явился ко мне с такой наглой ложью.

Скофти молча уставился на нее, и в его глазах Настасья Ивановна явственно рассмотрела свою смерть.

– Кто бы ни умер после того, как назвал тебя красивой, Настасья Ивановна, – отвечал Скофти, не дрогнув и бровью, – он не ошибся, и я готов подтвердить то же самое.

Настасья Ивановна сказала:

– Он умер задолго до того, как назвал меня красивой. И потому я повторяю, что ты лжешь – ничего подобного ты слышать не мог. – Она обернулась к старому дружиннику и всплеснула руками: – Что же творится в моей Ладоге, скажи-ка мне, Лейв Лейвсон? Лжецы и льстецы расхаживают по моей земле, как по своей собственной, смеются надо мной в глаза. Кто впустил этих бродяг?

– Старый Кнут, взятый в рабство еще твоим дедом Всеволодом, – сказал Лейв Лейвсон. – Раньше жил Кнут в Исландии и владел каким-то захудалым хутором, но с тех пор, как сделался привратником в царственной Ладоге, узнал он, где свет, а где тьма.

– Высечь Кнута, – приказала Настасья Ивановна. – Да секите хорошенько, не смотрите на то, что стар: нарочно впустил он этих голодранцев, едва заслышал, как они выговаривают слова по-исландски! Предательством я это назову, и никак иначе.

Услышанное разгневало Скофти, и он побледнел и отступил на шаг.

– Хоть ты и король, во всем равный шведскому, Настасья Ивановна, – произнес он, не опуская глаз, – а напрасно называешь нас голодранцами.