мозгу мысли. — В условиях тотальной катастрофы разума мы спасаем идею Человека и извлекаем из этого неутомимое мужество возрождений. И так ли уж важно знать, отчего произошла Катастрофа и кто в ней виноват?

Вопрос об ответственности имперских властей, их заплечных дел департаментов, политических партий вместе с их лидерами — вопрос об их ответственности за все свершившееся уже не имеет смысла. Но не ответственны ли мы сами — и погибшие, и живущие — за то, что сделали с собой, страной и миром?

За искажение и предание проклятию бытия наших же предков?

За то, что встали спиной к живому, а лицом повернулись к мертвым железкам?

Позавчера я видел у Торонгиля его реторту. Он называет ее «виртуальным миром». Действительно, общего много: ртуть то испаряется, то вновь оседает на стенках, то окисляется, то восстанавливается, но все время остается ртутью.

Точно так же и душа человека то восходит к небу, то вновь спускается на землю, но остается само собой. Это — главное. Кто перестал быть самим собой, тот стал никем. Он ходит, говорит, откликается на свое имя, будто живой, но он — мертв. Он уже не человек. Он — рабочий, крестьянин, интеллигент, патриот, демократ, кто угодно, но — не человек. Это робот, голем, антропоморф — но не более.

А самое страшное, что таких — большинство. Даже сейчас, когда многие из них наверняка уже погибли. Да что там — погибли, они же и до того были все равно что мертвые. Проснулся, встал, сходил в уборную, поел, поработал, вернулся, опять поел, выпил, с женой поругался, заснул, проснулся встал… И так сорок лет подряд. Это — не люди, это — машины. В них живой души нет и никогда не было. Они со всех сторон окружены машинами. Они ездят на машинах, смотрят машины, слушают машины, играют с машинами. Их дома, их города — это тоже машины, машины для жилья. Да и сама их цивилизация — это машина, только очень большая.

Мир, живущий внутри машины, неотъемлемо от нее, только благодаря ей… Да ведь это же именно и есть виртуальный мир!!»

Хугин остановился, пораженный еще более страшной мыслью.

«Но тогда… тогда получается, что Катастрофа была неизбежной?

Да. Конечно! Она могла быть ядерной, экологической, демографической, эпидемиологической, какой угодно — но она все равно произошла бы. Виртуальный мир разрушился не случайно, не из-за чьей-то ошибки или действий безответственных политиков — а просто потому, что он — виртуальный! Он неспособен существовать вне машины! А все машины рано или поздно ломаются. Вот и все.

Хорошо, а если бы она не сломалась? Если бы она и дальше работала?

А, собственно, что означает — работала? Какую функцию исполняла цивилизация, как машина?

«Обустроить мир», «сделать его удобным для проживания» — извините, но все это романтические бредни. «Обустроить» — это значит разрушить естественную природу и заменить ее искусственной. А искусственная природа разрушает нас. Разрушает потому, что изначально запрограммирована на решение одной-единственной узкоутилитарной задачи: удовлетворить всевозрастающие потребности человека любой ценой и немедленно. И если бы машина и дальше работала исправно, иными словами, если бы мы и дальше разрушали мир, а созданное нами разрушало бы нас, то в конце концов не осталось бы ничего. Все было бы разрушено. И все неминуемо кончилось бы Катастрофой. Даже, наверное, еще худшей: тогда заведомо не уцелело бы ничто живое. Вообще ничто не уцелело бы.

А сейчас? Уцелеет ли после Катастрофы жизнь? Выживет ли человечество? И если да, то как?

Не знаю.

Да, наверное, это никто и не может знать. А отвечать на этот вопрос придется нам.

Но не словами.

Жизнью.

Удастся ли нам это? Не знаю. Но если нет — то, по крайней мере, нам светил первый восход над Куйвиэнэни. А им — грошовые электрические лампочки в сто свечей».

Расторжение брака

— Послушай, что это такое? — спросил у Хириэли Эленнар, протягивая ей густо исписанную бумагу. — Слова вроде бы понятные, какая-то женщина о чем-то просит, а о чем — не понимаю.

Хириэль равнодушно скользнула глазами по строчкам.

— «Фактически брачные отношения прекратились с 31 августа с. г., когда гр. Косорылов, пропив холодильник и телевизор, издевательски нарисовал на стене их изображение…» — прочла она вслух. — По здешним меркам ничего особенного. Заявление на развод.

— А что такое «развод»? Не понимаю.

— По-фаэрийски… гм, у нас даже и понятия такого не существует. Приблизительно можно, наверное, перевести так: «развод» — это развоплощение семьи.

— Что? — изумился Эленнар. — У здешних людей такие обычаи?

— Ну да.

— Да они хоть понимают, что творят? Это же разрушение всего рода, всей его общности, всех связей! Это же как братоубийство — на всех потомков падет проклятие!

— А ты объясни это им, если тут еще кто-то жив. Только сначала найди в русском языке такие слова, — саркастически усмехнулась Хириэль.

— Между прочим, — добавила она немного спустя, — лет двадцать пять тому назад здешние правители повторяли трижды в день, что ихнее государство — это единая семья свободных народов. Потом другое придумали: не надо нам единой семьи, давайте ее развоплотим и преобразуем из семьи в содружество. Глупость сделать долго ли? А когда вместо содружества у них получилось совражество…

— Ну конечно! Как могло быть иначе? — продолжал возмущаться Эленнар. — Ведь это же самое естественное свойство семьи: не давать отделяться от себя!

— Угу. И вражда к тому, кто отделился. Одного этого довольно, чтобы разрушивший семью был проклят. Если, конечно, ему это удастся, — ядовито добавила Хириэль. — Ты же знаешь, что такое обряд Меча и Чаши. «Путь наш один на двоих, меч один на двоих и чаша одна на двоих», — процитировала она. — Даже если мы захотим расстаться, мы не сможем. Нас с тобой даже смерть не разлучит, мы все равно потом найдем друг друга. Ну, не в Мидгарде, так в Арконе, не в Арконе, так еще где-нибудь, но найдем обязательно. Как вот сейчас нашли через два мира. Ты что же думаешь — Предназначение можно разрушить такой вот бумажкой?

Со стороны это могло показаться абсолютно бессмысленным, но Эленнар понимал ее отлично. Те, кто создан друг для друга, встретятся обязательно, даже если между ними лежат сотни мертвых миров. Ибо так предречено было от Начала Времен, и никто не волен это ни изменить, ни отменить.

— А если у двоих может