зимой тут будет раздолье! Таких звезд, как тут, над городом никогда… Эй! Кто там стол трясет? А…

Из-за горизонта быстро и плавно поднималось гигантское облако, полыхающее нестерпимо ярким огнем.

— Это же… — Митрандир, задохнувшись от ужаса, метнулся к противоположному окну, несколько секунд оцепенело смотрел в него, затем, будто очнувшись, схватил шапку и помчался на улицу, забыв закрыть дверь.

Когда-то, еще в детстве, он обломал головки у целой коробки спичек и засунул их в жестяной калейдоскоп вместо стекляшек. То, что он тогда увидел, запомнилось ему на всю жизнь. Костры, факелы, протуберанцы, кометы чертили свои причудливые пути, сходясь и вновь распадаясь в феерическом танце Огня.

Вон там, на востоке, полыхнул Корчев. Чуть дальше и ближе к северу — Пошехонск. А вон еще, и еще, и еще! В огненном калейдоскопе вспыхивали все новые и новые спички. Длинные тени перекрестили снег во всех направлениях. И каждый незатененный клочок полыхал так, что смотреть на него было невозможно.

А там, на западе, высоко в черном небе вырастал еще один ярко-огненный гриб — погребальный костер Тьмутаракани…

Женщины плакали в голос. Митрандир, не мигая смотрел в адское пламя, и по его щекам текли слезы. Больно видеть, даже издали, как горит дом, где ты провел много дней и ночей — пусть даже он и не принадлежит более тебе…

Облака, медленно угасая, становились черными. Зловещее багрово-алое зарево, охватившее добрых две трети неба, освещало их снизу. Земля все еще продолжала подрагивать, и из-за горизонта доносились далекие громовые раскаты.

— Если ветер переменится, нам конец, — почти спокойно произнес Ингвэ.

Митрандир вскинул голову. Ветер дул с юга, относя радиоактивные облака прочь от Воскресенского.

«А если не переменится, значит, еще поживем? — мелькнуло в его голове. — Да нет же, это… А, собственно, почему?»

— А я… так мечтала… ребеночка… хоть на руках подержать… — продолжала всхлипывать Лусиэн.

Митрандир огляделся. Да, все правильно: шесть мужчин и шесть женщин. Самая старшая — Галадриэль, ей тридцать четыре. Черт возьми, это возможно! Но… Нет. Нельзя. Надо продолжать игру. Не знаю почему, но надо. А тогда… тогда… это должен сказать Ингвэ!

А Ингвэ… вот он, обнимает Лусиэн, стараясь ее успокоить. И венец при нем, это так и надо. Все правильно.

— Государь! — обратился Митрандир к Ингвэ. — Мы, шестеро мужчин и шестеро женщин, пришли на эту землю, чтобы жить на ней своей жизнью. Да вот видишь, как получилось, — он выразительно посмотрел на алое зарево в стороне Тьмутаракани, — возвращаться нам больше некуда, все пути назад отрезаны. Скажи, государь, что нам теперь делать?

Ингвэ выпрямился, и в свете далекого пламени тускло сверкнул всеэльфийский венец.

— А разве что-то изменилось? — спросил он. — Разве это не мы говорили сами про себя: «Нам нечего более сказать глухой стене, будем жить по-своему, а до судеб цивилизации нам нет дела»? Разве не для этого пришли мы на эту землю?

Утри слезы, Лусиэн: тебе подобает хранить достоинство, даже если на твоих глазах погибает весь мир. Но мы-то ведь живы! Слышите? Мир не погиб, пока живы мы! По этим улицам еще дети будут бегать! Слышите — НАШИ ДЕТИ! И внуки, и правнуки! Что? Думаете, не справимся? Справимся. Керосин кончится — будем лучину жечь! Хлеба нет — картошкой обойдемся! Скотины нет — охотой мясо добудем! Лопнула цивилизация — туда ей и дорога, будем жить своим домом, только и всего. Была игра, теперь она станет жизнью. А жизнь… — Ингвэ помолчал, собираясь с мыслями, — а жизнь, я знаю, не умрет никогда!

Первая ночь Катастрофы

В ту же самую ночь Лусиэн тихо проскользнула вслед за Ингвэ в его дом.

— Я с тобой, — тихо сказала она. — Я не хочу уходить. Не отпускай меня. Слышишь?

И, обняв его за шею, она быстро зашептала:

— Мы ведь правда поженились? Правда? Я теперь совсем-совсем твоя? Да? Только не прогоняй меня. Не надо. Пожалуйста! Я так ждала…

«С самого утра», — отозвался в уме Ингвэ саркастический голос из чужой, прежней, давно прожитой жизни. Но Ингвэ не обратил на него внимания. Его рука осторожно легла на непокрытую голову Лусиэн и нежно погладила сначала волосы, потом плечи, спину…

Спустя небольшое время они лежали рядом, обессиленно дыша, и во тьме неосвещенной комнаты перед их глазами мягко плыли ало-оранжевые круги.

— Я, наверное, очень страшная? — немного смущенно прошептала Лусиэн. И в ее словах прозвучало совсем иное: что, что скажешь ты, мой любимый, увидев меня вот такой?

— Ты красивая, — прошептал в ответ Ингвэ и нежно коснулся ее голого плеча. — Ты очень красивая. Ты самая замечательная, я таких еще никогда не встречал. Ты… — Лусиэн попыталась было возразить, но Ингвэ поцеловал ее в упругие губы, и стало тихо-тихо…

— Эй, Азазелло! Валандиль! — зычный голос Митрандира перекрыл внезапно раздавшийся под самым окном оглушительный треск. — Забирайте и тащите в штабель. Да не забудьте его потом накрыть, а то еще дрянь какая-нибудь выпадет.

— Что это? — испуганно вздрогнула Лусиэн, прижимаясь к Ингвэ.

— Да ничего, все нормально, — улыбнулся тот. — Это Митрандир с ребятами заборы на дрова рушит. Правильно делает, — добавил он после небольшой паузы. — Зима теперь затянется, любое полено дорого будет.

— А что такое, он говорит, может выпасть?

— Радиоактивные осадки, вот что. Ох, боюсь, они и в самом деле выпадут. Ну, ничего, ничего, лапонька, спи спокойно, я с тобой, — и Ингвэ снова нежно погладил Лусиэн и накрыл ее одеялом.

В ту же самую ночь Хугин, не в силах заснуть после всего происшедшего, сел за стол и при тусклом свете заправленной скверным жиром лампады открыл толстую общую тетрадь.

«Сегодня — первая ночь Катастрофы, записал он. Первая и самая длинная, ибо рассвета теперь не будет, по крайней мере, в течение нескольких месяцев: пепел и сажа от сгоревших городов закроют солнце всерьез и надолго.

Но солнце есть — в этом невозможно усомниться. И оно снова взойдет, когда очистится небо. А пока мы должны пребывать во Тьме, как пребывают в ней семена, помещенные в почву. Если семя таит в себе образ Древа — оно прорастет и станет им. Если нет — то оно приобщится смерти без Воскресения. Так же и мы. Нам важно понять, что мы здесь не просто заборы ломаем или дрова пилим…»

Хугин поднял голову. За окном снова раздался звук пилы: Азазелло с Валандилем продолжали свою работу.

«Нет, все гораздо глубже, — Хугин писал крупным, размашистым почерком, торопясь передать бумаге кипящие в его