Издалека доносилось заунывное мычание коров, ожидающих дойки; поднимался слабый вечерний туман, когда она пересекала церковный двор, но Тельма не испытывала никакого страха, только чувство покоя. Однако, обогнув угол церкви, она остановилась от неожиданности.

Возле могилы Топси стояла фигура, которую ее изумленный мозг идентифицировал как саму Топси. Нет, не Топси, поняла Тельма, когда остолбенение прошло. Конечно, Келли-Энн. В полумраке она очень походила на мать.

Немного поколебавшись, Тельма подошла к ней.

–Келли-Энн,– поздоровалась она.

–Тельма.– Если Келли-Энн и удивилась, то ничем этого не показала. Ее голос был ровным и бесстрастным. У ее ног на свежей земле могилы лежала огромная, почти безвкусная охапка цветов в прозрачной пленке.

–Они прекрасны,– сказала Тельма.

–Я просто хотела прийти… принести цветы. Увидеть… маму…– Голос прервался, и Тельма положила ладонь ей на предплечье.

–Вы наверняка слышали о Рокки.

Келли-Энн кивнула.

–Мне звонили из полиции.– Ее голос был ровным, усталым. Тельму это поразило; зная Келли-Энн, она ожидала по крайней мере бурной реакции.

–Он не имеет никакого отношения к таблеткам, если вам это интересно. Бедная мама сама их перепутала. Он виноват только в мошенничестве.– Слова повисли в воздухе.– Они сказали, у меня даже есть шанс получить часть денег обратно.– Келли-Энн засмеялась, но это был грустный, горький смех.

–Это хорошие новости.

Келли-Энн ничего не ответила.

Возможно, в ее апатии не было ничего необычного. По опыту Тельмы, эмоции редко следовали какой-то логике. Зачастую люди радовались в самых сложных обстоятельствах, а затем грустили, когда для этого не было ни малейшего повода. Келли-Энн вздохнула, и это был невыносимо печальный вздох.

–Зачем все это, Тельма? Вот что я хотела бы знать.

Тельма просто положила ладонь на ее руку. У нее не было ответа, по крайней мере, такого, который она могла бы легко выразить словами, даже после всех лет церковных служб, молитвенных групп и ежедневных чтений из «Прогулок с Господом». Если б от нее все-таки потребовали ответа, она бы сказала, что это связано с покоем кладбища, с шумом деревьев, со стадом вдали, с первыми звездами, усыпающими сиреневое небо над холмами.

Упругая ручка под ее ладонями в перчатках, когда она катила коляску прочь…

Раздался сигнал входящего сообщения, и Келли-Энн с внезапной энергией выхватила телефон.

–Мне пора. Вас подвезти?

–Нет, спасибо, я побуду здесь еще немного.– Снова вздохнув, Келли-Энн повернулась, чтобы уйти.– Келли-Энн,– добавила Тельма,– если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони мне.– Та грустно улыбнулась и скрылась за углом церкви.

Тельма стояла перед могилой, но вместо слов молитвы она молча проживала чувство печали и привязанности к Топси. Цветы, оставленные Келли-Энн, были прекрасны, куда ярче ее собственного букета.

Конечно! Нарциссы! Все еще на заднем сиденье ее машины. Цокнув с досады, Тельма вернулась к церкви – и замерла.

У ворот стояла Келли-Энн. А рядом с ней был мужчина. В темноте его сложно было рассмотреть, Тельма заметила лишь темную куртку и шапку-бини. Келли-Энн обвила его шею руками, запрокинув голову, и даже в тусклом свете было заметно, что она уставилась на него с такой… страстью.

В голове Тельмы всплыли строчки из «Трамвая ‘‘Желание’’». Слова злосчастной Бланш Дюбуа, обращенные к молодому разносчику, который ей приглянулся… «Как же вы еще молоды! Как вы молоды!»… Не столько возраст мужчины вызвал в ее памяти эти слова – хотя, насколько Тельма могла судить, он был молод, даже юн,– сколько выражение лица Келли-Энн – страсть, любовь, надежда. Взгляд, выдававший полное отсутствие контроля над чувствами.

Опасный. Совсем не тот взгляд, которым она смотрела на ветеринара из Ричмонда перед ледяной скульптурой и струнным квартетом.

Место действия: рыночная площадь Тирска; теплый бодрящий день с белыми облаками, плывущими по невозможно голубому небу. Впервые за эту весну Пэт пришлось достать из бардачка солнцезащитные очки. Впервые в этом году туристы выглядели как туристы, без дождевиков и флисовых джемперов, их пастельные куртки и рубашки поло яркими пятнами украшали площадь, будто множество весенних цветов, и отовсюду доносились звучные возгласы восторга при виде «Дарроуби Армс».

Неправильно было волноваться в такой прекрасный день, но, идя по булыжникам, Пэт волновалась. Ужасно волновалась. Если б над ее головой, будто воздушный шарик, покачивалось облачко с мыслями, на нем было бы написано ровно одно слово: Лиам.

Вопреки ее надеждам, лучше не становилось; на самом деле все стало хуже, намного хуже. Накануне он пришел домой из школы, поднялся в свою комнату и закрыл дверь, не впуская никого, даже Ларсона, который весь вечер пролежал на полу под дверью с озадаченным выражением морды. И все – он не ужинал, не смотрел футбол с Родом, ходил в туалет только тогда, когда никого не было рядом, и на все вопросы, предложения съесть барашка или выпить горячего молока отвечал одним и тем же исчерпывающим, отрывистым отказом.

–Что такое со стариной Ворчуном?– спросил Род, и, конечно, Пэт пришлось ответить, что она не знает. Именно это – незнание – приводило ее в бешенство. Что-то связанное с Фейсбуком, но что? Его страница была такой же, как и всегда; на самом деле она не обновлялась уже несколько дней. Так в чем дело?

Ее мысли представляли собой что-то вроде магазинной тележки с тревогами: здесь были и незаконная порнография, и терроризм, и мошенничество, и наркомания, и случайный взлом сайта Пентагона. Последней туда добавилась мысль о проблемах с психическим здоровьем. Много лет назад тетя Рода, Джанет, закончила дни в спецучреждении. Как все это началось? Теперь-то Пэт сожалела, что пропустила хорошие документальные фильмы о психическом здоровье в пользу «Званого ужина». А потом еще это происшествие посреди ночи – 3:12 утра, если быть точной; вишнево-красные цифры будильника запечатлелись в ее памяти, как временной код на камере видеонаблюдения на месте преступления.

Она лежала, наполовину погруженная в сон того рода, когда ты понимаешь, что это сон; Рокки снова был в ее классе, она пыталась его учить, но он продолжал выдувать облака фиолетового дыма ей в лицо… а потом вошла Тельма, и Пэт с замиранием сердца поняла, что хочет отвезти Лиама в полицию. Звук открывающейся двери их спальни прервал эту несчастную дремоту, и с хладнокровием, которое дают двадцать четыре года материнства, Пэт мгновенно вскочила на ноги, а ее полупроснувшийся мозг перебирал список возможных вариантов: дурные сны, ветрянка, рвота, мокрая постель…

–Лиам,– позвала она, пока не менее озадаченный Род нащупывал кнопку светильника. Сын казался совсем юным, несмотря на футболку «Я не стесняюсь, я просто не хочу с тобой разговаривать»; он неподвижно уставился в точку на стене за их кроватью и в тусклом свете лампы выглядел лет на десять-двенадцать.