Спустя сорок минут Тао Гофэн прервал идиллию и сообщил Нам Туену, что его ждёт председатель Фань. Нам Туену показалось, что, уехав, он вновь потеряет своих любимых, но жена улыбнулась ему на прощание и попросила поскорее возвращаться вечером. Этим же вечером, потому что пока они никуда не уйдут, они даже не знают, где находится ближайший магазин, и приставленный к ним охранник съездит за продуктами к ужину.

Сидя в машине по дороге в Чжуннаньхай, Нам Туен вновь открыл окно и стал думать о людях, которых видел на улице. У каждого из них своя жизнь: у каждого из тех, кто сидит в машине и с нетерпением ждёт, пока загорится зелёный свет; у каждого, кто в деловом костюме едет на велосипеде с работы, по-спортивному наклонив вперёд корпус и пережав ремнём сумки пиджак; у каждого, кто выгуливает свою собаку или идёт под руку с женой.

«У меня никогда не было такой жизни, — подумал Нам Туен, — но сегодня я об этом совсем не жалею. К ночи я вернусь в дом на берегу водохранилища в Миюне и смогу поговорить со своим сыном и дочкой. Что они за люди? Я не знаю. Но я люблю их, люблю так же сильно, как в миг их рождения».

Председатель Фань принял его сразу.

— Как вам генерал Ким? — спросил он, когда они поздоровались и сели друг напротив друга.

— Он не уверен в себе, — сказал Нам Туен. — Скажите, господин Фань, это вы дали распоряжение о моей семье?

— Нет.

— Спасибо, я так и думал.

— Вы знаете, кто этим занимается, Туен.

— Да.

— Ваша жизнь теперь не принадлежит вам, — сказал Фань Куань. — И вам придётся с этим смириться. И отныне не будем упоминать о личном, пока не закончены дела, вам ясно?

— Да. Простите, председатель.

Фань Куань вздохнул и размотал шейный платок (сегодня он был бирюзовым), положил перед собой на стол и помассировал шею пальцами. Нам Туен увидел капли пота.

— Итак, все договоры подписаны?

— Все без исключения, — ответил Нам Туен. — Он сказал «да» на всё, как мы и предполагали.

— Расскажите, какое впечатление он на вас произвёл.

— Генерал Ким понимает неизбежность перемен.

— В этом мы с ним солидарны.

— Но он не собирается претворять их в жизнь.

— Это странное заявление, господин Нам, — заметил Фань Куань. — Генерал Ким только что подписал около сорока документов в области экономического сотрудничества. Разработанных, кстати, вами с учётом нашей долгосрочной стратегии на Корейском полуострове.

— Я имею в виду другое, председатель. Генерал Ким понимает неизбежность перемен, но не считает, что их исход предрешён. Пока я вёл с ним переговоры, политзаключённых в его лагерях продолжали морить голодом, а на улицах шли демонстрации, которые воспевали его как спасителя родины.

— Вы думаете, он потерял связь с реальностью?

— Наоборот, я думаю, он очень хорошо осознаёт своё положение.

— Допустим. — Фань Куань скрестил руки на груди. — Ваши предложения?

— Генерал понимает, что без экономического чуда его стране придёт конец, — сказал Нам Туен. — Но экономическое чудо было достигнуто и в СССР в эпоху Сталина.

— В другое время, в другой стране, — покачал головой Фань Куань. — Это неверное сравнение.

— Извините, председатель. Я хочу сказать, что генерал Ким собирается провести реформы. Но экономическое обновление приведёт к возникновению протеста, как только люди поймут, насколько реальный мир отличается от картинки, нарисованной пропагандой.

— И тогда вы как моё доверенное лицо в Пхеньяне выступите с инициативой о либерализации системы, — заключил Фань Куань.

— Генерал Ким её не поддержит.

— И будет свергнут.

— Нет, председатель, — покачал головой Нам Туен. — Сегодня корейское общество стоит на почитании вождя и страхе перед системой. Но когда его монумент пошатнётся, страх останется на месте. Вместо изменения госстроя, которое неизбежно приведёт к его падению, генерал Ким усилит репрессии, устроит настоящий террор.

— Штыками можно делать многое, — заметил Фань Куань, — но сидеть на них нельзя.

— Простите?

— Это цитата. Генерал Ким не сможет долго протянуть на одном лишь страхе.

— Согласен с вами, председатель. Его сметут.

— В таком случае в чём противоречие?

— Председатель… сперва страну искупают в крови.

— Иногда этого не избежать.

— Но у генерала в руках ядерное оружие, — напомнил Нам Туен.

— Которое он не сможет использовать, — ответил Фань Куань. — Вы же читали отчёты Министерства обороны, Туен. Если он решится, то все его ракеты собьют, а Совбез не будет медлить с вторжением.

— И вы не наложите вето на это решение? — спросил Нам Туен. — Пока мы — единственное окно генерала в мир, и мы можем его шантажировать.

— Мы этим и занимаемся, господин Нам.

— Но мы идём с ним на компромисс, которого допускать нельзя.

— Возражаю. Только компромисс и возможен.

— Но не с генералом Кимом.

— Это лишь ваша точка зрения, Туен, — возразил Фань Куань. — Министр Ван, например, считает генерала человеком гибким и готовым к самым различным формам…

— Это всё слова. Председатель, понимаете, пока мы с вами это обсуждаем, машина промывки мозгов продолжает свою работу! Людей продолжают превращать в рабов, а так называемых «врагов народа», все их семьи, всех их родственников — их просто вырезают! Вспомните доклады о беженцах, посмотрите…

— Тихо! — оборвал его Фань Куань и поднял руку. — Говорите тише!

— Председатель, — помолчав, продолжил Нам Туен, — я считаю необходимым срочно подготовить второй пакет соглашений, направленных на деидеологизацию, отмену террористических законов и изменение государственного строя. Если генерал Ким не пойдёт на это, то его надо сместить и…

— Не спеши, Туен.

— Каждая минута промедления…

— Стоит людям жизни, я знаю, но в любом случае пока необходимо остановиться.

— Вы против?

— Да. Второго пакета не будет.

— Но именно сейчас, когда он согласился…

— До поездки в Пхеньян вы говорили другое, — заметил Фань Куань. — И послушайте сами себя, Туен. Вы говорите, генерал Ким не пойдёт на реформы, и сразу же предлагаете надавить на него, чтобы он принял программу реформ.

— Сегодня или завтра, когда генералу Киму придёт конец…

— Но есть разница, будет ли это наше вмешательство или естественный процесс. Вспомните свои слова об эволюции, о том, что ваш план охватывает десятилетие.

— Я забыл тогда, — сказал Нам Туен, — я забыл важную вещь.