Он пришел в себя на больничной койке. Без ноги и без будущего. Сначала обрадовался, что остался жив, что для него весь этот ужас уже закончился. А потом пришло понимание, что вся его жизнь полностью перевернулась. И совсем не в ту сторону, в какую бы он хотел двигаться. Да и двигаться он уже нормально не мог. Даже в туалет сходить не мог. Однажды он даже плакал. От бессилья. И жалости к себе. Долго. Беззвучно. Ночью. В подушку.

Эти слезы и вернули его к жизни. Он стал думать, что делать дальше. О возвращении назад не могло быть и речи. Слишком рискованно. Нет ни апробированных методик, ни даже математических моделей. Насколько он смог понять, руководители эксперимента во многом действовали по наитию, чего он себе позволить не мог. Оказаться в другом времени калекой — перспектива не самая радужная. Особенно, когда речь идет о прошлом. А уверенности, что он во второй раз переместится назад в будущее, и уж тем более в свое время не было никакой. Поэтому он решил остаться в 1941-м.

В этом времени он был никем. Человеком без имени, без прошлого, без будущего… И без ноги. Хотя имя-то у него все-таки было. В списках 262-й стрелковой дивизии он значился как Аркадий Никифорович Смирнов, уроженец Минска. Он сам придумал себе это имя, когда докладывал раздраженному командиру взвода, что потерял все документы, пока ехал в военкомат. Но книжку красноармейца ему выдали. По этой книжке он получил и паспорт. Поступил в вуз, потом в аспирантуру, потом кончилась война.

Учился он блестяще, экзамены сдавал экстерном. Но впереди паровоза не бежал. Там, в озере, когда фиолетовая энергия проходила через него, он понял, что все идет своим чередом, что человек не в состоянии ни на что повлиять. Он может только сделать выбор. Свой выбор. И от того, каким он будет, зависит бытие человека. Конкретного человека, а никак не всего человечества. Колесо Проведения необоримо.

И, чем он больше об этом думал, чем больше изучал материю, формы ее движения и взаимодействия, тем больше он склонялся к мысли, о том, что тогда, холодным сентябрьским днем 1941 года в леске где-то восточнее Демьянска он обратился в своих мыслях к правильному адресату.

И он сделал свой выбор.

Глава 19

Съедобное-несъедобное

Ошибка составила всего лет тридцать. Хоть здесь они не сильно напортачили!

Баглачевские крестьяне собрали мир на лугу между деревнями Подольной и Улыбышево. Первым выступил мирской староста Микита Андреев, представивший новоприходца. Староста разъяснил его челобитную и рассказал о решении губного старосты. Новоприходец хотел поселиться в их волости.

Потом слово дали новоприходцу. Он признался, что к крестьянскому труду не приучен, но владеет грамотой и готов обучать ей бесплатно всех желающих. Просил наделить его свободной землей и помочь в строительстве дома.

Сходка была короткой. Когда по деревням рассылали повестку о мирском сходе, суть поднимаемого вопроса тоже до всех донесли. Поэтому в деревнях уже все заранее обдумали, обсудили и приняли решение. Главное, что теперь всех интересовало, на каких условиях новоприходец останется в их волости, ведь у него не было никаких средств и имущества, и его обустройство ляжет на мир. Выслушали десяцких из каждой деревни, а потом снова мирского старосту. Немного поспорили и вынесли приговор о передаче новоприходцу в тягло[22] поросшую лесом и частично заболоченную пустошь в овраге по левую сторону от речки Содомовки. У деревни Коняевой.

Порешили дать ему льготу на землю на пять лет, всем миром поставить ему двор, а за то обязать его учить грамоте местных ребятишек в мирской избе, что была поставлена на Борисоглебском погосте. Кроме того он должен в течение всего этого времени помогать отцу Иоанну и отцу Петру зимой чистить снег, весной набивать снегом их погреба, на Пасху помогать служить по деревням, а летом заготавливать для мирской избы дрова. А в случае, если он решит покинуть выделенную землю, взять с него в мир три рубля.

Эти условия он, разумеется, принял. Другого выхода у него и не было. Так он и поселился в Баглачевой волости. Пока строился дом, он жил на погосте при церкви. Помогал священникам по хозяйству, а также выполнял разные мирские поручения.

Постепенно он обустроился. Взял себе жену из местных. Обрабатывал землю. Тем и жил. Но никогда не забывал, что пережил там, на озере. Ощущение ничтожности человеческой жизни. Ясное осознание того, что всё идет своим чередом, что каждому уготована своя судьба, что Россия должна пережить всё то, что с ней случится, и никто этому помешать не сможет. Что мир создан от начала до конца.

Тогда в лесу это выбило его из колеи. Он понял, что всё, ради чего он решился на такую жертву, было напрасно. Все его усилия и планы бессмысленны. Но, чем дольше он бродил там, среди озер, в тщетной надежде вернуться назад, тем больше росла его злость. Тем больше укреплялась его уверенность. И теперь, когда всё уже было позади, он решил действовать. Он принялся истово отстаивать староотеческую традицию, поддержав протопопа Лонгина муромского. Горячо убеждал крестьян, вкладывая в их головы идею неповиновения церковной реформе. Он хотел разжечь огонь, который спалит династию Романовых в ее колыбели и, возможно, повернет историю в другое русло, избавив Россию от красной чумы.

Его разбудил оглушительный скрежет перфоратора. Святослав устраивал в стене пару новых колец на анкерах. На узников он не обращал совершенно никакого внимания.

— Сейчас еще кого-то приволокут, — со знанием дела заявил Александр, когда Святослав, прикрутив кольца, на несколько секунд вылез из погреба.

И действительно вскоре в подвал стащили недвижимое тело. С ним особо не церемонились. Видно было, что несчастный тоже доставил немало хлопот. Его проволокли по полу и приковали такими же кандалами, как и других, к новеньким кольцам. В новом заключенном Максим с удивлением и ужасом узнал водителя дежурной части Медяного, одетого в обычную гражданскую одежду. Правда, грязную и местами порванную. Лицо его было в крови, нос разбит, на правой щеке — гематома. Он был без сознания.

Когда Святослав и Игорь ушли, Максим осторожно позвал:

— Иван! Иван, очнись!

Но Медяный, похоже, был в глубокой отключке. По крайней мере, возвращаться в этот бренный мир точно не спешил. Максим его прекрасно понимал. Судя по всему, этот мир в ближайшее время ничего не мог предложить Ивану, кроме боли, тошноты и неясного