Я и сейчас собираю последние силы, чтобы написать вам несколько строк. Что мне сказать вам, мой дорогой?

Как глубоко проникают в душу слова нашего гениального поэта X. Н. Б [ялика]:

Когда я умру, так оплачьте меня:

«Был человек – и вот нет его больше.

До времени сей человек ушел,

И песнь его жизни на полуслове прервалась…»[889]

Я помню те дни, когда лежал в больнице, трепыхаясь между жизнью и смертью. Ваша сестра Нехама тоже там тогда лежала. Она навещала меня в моей палате, брала меня за руку, утешала меня и увещевала не падать духом и найти в себе веру в то, что я еще выкарабкаюсь. Да, Нехама [утешение] было ей имя, утешение [мне] и вы.

А когда мне стало немного легче, мы продолжили разговаривать о литературе, а также о ее книге, посвященной фольклорным сказаниям, и других ее произведениях[890]. Глядя на эту замечательную женщину, я постоянно думал: ведь она же сама тяжело больна сахарным диабетом, но как посмотришь в ее прекрасные светящиеся глаза, в которых горит огонь молодости, так на мгновенье забываешь о собственной болезни и о том, что вот уже двадцать пять лет эта мудрая женщина страдает от тяжелой болезни. Да, Нехама боролась со смертью и пала в этой борьбе после операции на ногу. В утешение вам, как бы ни была велика скорбь и глубока боль от потери такой любимой и дорогой сестры, скажем же: мир праху ее! Вам же следует утешиться тем, что ваша сестра вырастила прекрасных детей, сына и дочь, людей культурных и благородных.

Конечно же, сильнее всех чувствует эту большую потерю ваш свояк. Он излил предо мной всю свою горечь от того, что остался одинок. Я уговаривал его покинуть свою квартиру и переехать жить к своей дочери Саре, но он отказывается по каким-то соображениям. С тех пор как я его видел, прошло несколько недель, и я не знаю, что с ним, и просьбу его написать вам письмо выполняю с опозданием по вышеупомянутой причине.

Итак, мой дорогой друг, сегодня первый день нового 1958 года. Как бы хотелось, чтобы сбылись все большие надежды миролюбцев и чтобы на свете правил мир, а не злой бич. С тех пор как вы уехали из нашего города[891], здесь многое изменилось к лучшему: построили много новых зданий, центральные улицы заасфальтировали (не знаю, как перевести это слово [с идиша] на иврит) и озеленили, открылось множество лавок и магазинов. Зайдешь в какую-нибудь лавку и посмотришь – все полки (как перевел наш дедушка Менделе)[892] полны разного добра, всяких дорогих товаров и всяких продуктов – всего, чего душа пожелает (если только карман твой полон, а желудок способен переварить…). И я, познавший недуг и страшные боли, стою как громом пораженный: Господи Боже! Теперь, в такое счастливое время, когда можно достать мясо, рыбу, масло, сыр и молоко, сахар и любые сладости, пирожные и т. п., а я – мой желудок неспособен переварить даже стакан кипятка с маленьким кусочком булки, и вот уже несколько лет болезнь не отпускает меня. После вашего отъезда из города я два раза лежал в больнице, только врачи мне ничем не помогли. Но хватит болтать о моей болезни.

Вы, конечно же, слышали о большом горе, которое случилось с нами 17 ноября 1956 года. Моя прекрасная, замечательная дочь (кажется, вы познакомились с ней, когда были здесь после освобождения) работала учительницей немецкого языка в Теплом озере[893]. Шесть лет отработала там. Она хорошо устроилась, и ее старая мать оставалась с ней. Со временем она переехала в город, сменив свое жилье на квартиру получше, затопила печь и встала рядом с дверцей, чтобы согреться, и попал ей горящий уголек на платье. Пламя охватило все ее тело, и некому было ее спасти. Ее больная мать растерялась и не знала, чем затушить огонь. Когда вызвали скорую помощь, ее отвезли в больницу, где она пролежала пять дней в больших страданиях и 22 ноября умерла.

Все эти пять дней я стоял у кровати моей дочери Ханны, и если меня не хватил удар, то остался я в живых только для скорбных вздохов, и горюющим сойду к сыну моему в могилу[894]. Из шести детей, что были у нас, трех сыновей и трех дочерей, осталась только старшая дочь, которая живет в Витебской области. А остальных детей уничтожили фашистские убийцы, как вам давно известно… Сила ли камней сила моя?..[895][896]

Это просто чудо, что я не лишился разума от всех этих бед и страданий.

[5/1 1958 г.]

Прошу прощения! Из-за моего слабого сердца и сильных болей я был вынужден прервать это письмо, а сегодня, 5 января, я его завершаю.

Я желаю вам и вашей уважаемой супруге удачного нового года. Главное – крепких сил вам всегда п. Напишите мне безотлагательно о себе и о вашей жене, хватает ли вам пенсии на расходы и т. п., может, вам удалось опубликовать что-то на тему литературы, пишите обо всем. Я считаю лишним писать вам о новинках русской литературы, поскольку вы, конечно же, читаете все русские газеты и журналы, а также новые книги, что вышли в последние годы. Из-за моей неизлечимой болезни я ограничиваю себя в чтении, выбирая те произведения, у которых есть ценность, и отбрасывая мусор[897].

Вы, конечно же, хотите знать, как дела у наших местных писателей. Фридман работает в «Биробиджанер штерн» [ответственным] секретарем, точнее главным сотрудником, потому что он единственный специалист-журналист, который переводит передовые статьи из «Правды» и т. д.[898] Редактор – Корчминский[899]. Остальные – это молодые люди, корреспонденты. Фридман зарабатывает хорошо, так как он часто пишет рецензии и критико-библиографические статьи в «Биробиджанской звезде» и «Штерн». Он поправил свое здоровье и хорошо оделся.

«Штерн» выходит на двух страницах три раза в неделю. «Биробиджанская звезда» стала хорошей газетой и не уступает ТОЗу[900]. У нее хороший редактор, профессиональные журналисты и корреспонденты.

Рабинков работает учителем в хореографическом техникуме и неплохо зарабатывает. Он часто печатается в русской газете. В «Штерн» он вообще не пишет. Его жена очень больна[901]. Боржес чувствует себя неважно. Он и его жена уже пенсионеры, на жизнь им хватает. В «Штерн» он не печатается[902].

Миллер работает в радиокомитете, в еврейском отделе