— Опять с нами Чапос!

«Ну что, жрица? Тебе было хо-хо отлично»? — Чёрный Владыка мягко прикоснулся к её сосцам даже не губами, а дуновением, опять заместив собою Рудольфа. Описать его лицо не казалось возможным, словно бы над нею нагнулся некто в маске из полудрагоценного камня. Когда-то она видела точно такую же маску в далёком детстве в библиотеке отца…

…Бледно зеленоватая, с мерцающими прожилками в структуре камня, с прочерком пары морщинок, вроде выщерблин, на белейшем высоком лбу, маска смотрела на неё из хрустальной витрины. Крупные губы сверху были украшены накладками, выточенными уже из пластин алого камня. Вместо глаз длинные прорези. И едва она приблизилась, движимая детским любопытством, как нечто льдисто замерцало ей навстречу из этих тёмных провалов. Она, насколько помнилось, заплакала от страха. Отец открыл створки витрины и положил маску ликом вниз, бесформенной изнанкой наружу, чтобы доказать ребёнку, что это всего лишь искусная безделица, неживая. А саму Нэю прижал к себе, утешая…

Слова казались бессмыслицей, бредовым шумовым фоном. Чёрный Владыка растянулся рядом, и они уже вместе покачивались на водной глади той самой реки «Синий рукав», но течение обтекало их и не уносило за пределы этого помещения. Вместо золотисто-розоватых песков пляжа реку окаймляли отчётливо зримые стены отсека. Ясная мысль озарила её отгадкой; все жрицы Матери Воды использовали особый эликсир, дающий им завидную энергию и избавляющий от избыточных и затратных эмоций. Выходит, и старшая мамушка Ласкира этим себя подпитывала? Чем и объяснялась её невероятная активность в тех условиях низинной и тяжёлой жизни, куда они и свалились со своих бывших блаженных высот, её заметная отстранённость от печалей и переживаний. Потому и не любила она никого, чтобы заметно выраженно. Потому и выделяла Азиру как ту, кого хотела отдать Чёрному Владыке в услужение вместо самой Нэи. Да припозднилась со своим выкупом, и девочку — нищую хулиганку, но наделённую редкой притягательной внешностью и природной сообразительностью, не приняли в той общине, куда и возила её Ласкира. Отбраковали из-за того, что у той произошла ранняя менструация. Ласкира осталась должником перед Чёрным Владыкой, и ей сообщили, что её внучка так и останется лишённой женского счастья в пределах владений Матери Воды, то есть на планете Паралея.

— Я никого не хотел любить в этой абсурдной Паралее, раскрашенной вашим чокнутым абстракционистом Надмирным Светом, пока не возникла ты… И что значит этот глупец Антон, если я простил тебя даже за то, что ты отдавалась высушенному чешуйчатому перцу. Потому что я, а не они, первым вдыхал твой девственный аромат. Всё прочее уже не имеет значения. Ты как была, так и осталась моей… — Рудольф как-то сумел оттеснить Чёрного Владыку, заняв его место рядом с ней.

— Замолчи же!

— Представь, эти прошедшие девять лет — полдень жизни и у тебя, и у меня, но ты забилась как лягушонок в затхлый погреб колдуна, где и проторчала самый светоносный период своей молодости. Как же я был на тебя обижен!

«Совсем как капризный местный аристократ, у которого вырвали из рук чудесную игрушку, за которую тот заплатил огромную цену — свою собственную душу вынул перед тобою, протянул её тебе, а ты — хлоп! и пропала»! — прошептал ей то ли в ухо, то ли в самую душу Чёрный Владыка. — «И хорошо сделала! Он же вполне мог отдать тебя этому скоту, что вселился в надежде отведать лучшие и тончайшие из человеческих радостей, в коих ему отказано почему-то, но всегда получающего только удар по носу. А потом подумал, а вдруг после этого и прикасаться к тебе уже не захочет? Но ему хотелось твоей ароматной любви, твоей не затисканной телесности. Поэтому он и влезал к тебе, как ночной тать, внушал твоей кукольной голове, что тебе снится. Ты ему верила»?

— Я тоже всего лишь забавлялась ради избавления от безотрадности… — ответила она, невольно проникаясь любопытством к таким вот странным откровениям.

— Мне хорошо с тобой. Не хо-хо отлично, а по-настоящему хорошо. А будет ещё лучше. Вот увидишь. Ты не забавлялась, ты влюбилась до умопомрачения после наших первых сеансов насыщенного секса… Легко ли всю свою молодость загонять желания в подсознание, строя из себя какую-то непорочную жрицу… Но те хотя бы получали отдачу в виде взаимных ласк и материальных благ от тех, на ком и упражнялись в своём искусстве, а ты проделывала подобное лишь с собственными грёзами, уж не знаю, чьим обликом ты их наделяла… Сознайся, что моим?

— Нет! Меня отвращали мужчины! И ты стал таким же…

— Я скучал все эти ночи, что провёл без тебя… — и он сжимал её грудь, елозил губами по её животу, не доставляя ей никакой радости. — Насытиться тобою невозможно!

— Не Чапос, а ты выползень из своих запредельных пустынь!

— И не мечтай о Чапосе. Я уже никому тебя не отдам. Ты будешь любить только меня.

— Нет!

— Будешь.

От пережитого и не вмещаемого, от его мурлыканья, но главное, от передозировки эликсиром жрицы Матери Воды, Нэю несло куда-то в забытьё.

— Ты опять спишь? — спросил он, вытаскивая её из потока — забытья, — но я же только начал…

Во второй раз он опять овладел ею, не встретив ни малейшего себе приветствия, желания открыться ему как прежде. Она лишь стиснула зубы от своего бессилия перед тем, кто стал непереносим, как и сам процесс того, что он иронично называл «сеансом насыщенного секса». Ничего подобного прежней страсти не возникло от слияния как самих тел, так и обоюдно мутных чувств. Это был именно что провал в некое сумрачное зазеркалье, где всё шиворот навыворот, и сила, затаскивающая её туда, ощущалась как некая третья, не поддающаяся пониманию, как и всякий абсурд…

Однажды случилось с ней в Архипелаге, когда внезапно очнувшись, она увидела над собой в ночном полумраке склонённого старого мужа, чьи чеканные и резкие черты проступали сквозь лицо желанного, а на самом деле отсутствующего рядом Рудольфа. Лицо же самого Рудольфа словно бы отслаивалось и стекало как тающее желе… Чтобы опять не увидеть чего-то жуткого, она зажмурилась.

Казалось, что у Чёрного Владыки, опять заместившего Рудольфа, никогда не закончится завод. Не было забытья, но не было и реальности в привычном её восприятии, будто душа провалилась в какую-то щель между двумя состояниями, не желая соучаствовать уже ни в чём. Наконец она услышала его животное рычание, но вряд ли он испытывал то, что можно было назвать любовным апогеем, невозможного без взаимности. Его грудь великана вздымалась, как от адской работы. Он отвалился