проливе, острые камни прячутся под водой. Летом они видны и их можно обойти, а в половодье, весной, напороться на них — что раз плюнуть, разве же разглядишь издали в мутной воде эту бесовскую преграду?

Только теперь гребцы узнали, что их боцман, Гнат Перейма, вырос в здешних местах, на Самаре, рыбачил возле острова Конского, который тянется более чем на версту поперек гирла реки, и тут, в Архиерейском заливе. Рассказал, пока «сушили» весла, каких осетров им приходилось накалывать сандолей — зубчатым казацким острием, как, не имея соли, хранили по нескольку суток рыбу в пепле, а затем полдня окуривали густым дымом, из сырой лещины. Рыбу меняли на всякие товары в Кодаке и в Половице, пока не началась война с османцами. Весной в году семидесятом прошли они на своих байдаках через все пороги вплоть до крепости Александровской, а оттуда уже вольной водой в лиман под Кинбурн и Очаков.

— Значит, можно через пороги? — с надеждой посмотрел Петро на старого боцмана.

Он почему-то был уверен, что Андрей Чигрин где-то там, возле моря или на Ягорлыке, и его не пугали ни «ненасытецкое пекло», ни «волчье горло», ни другие водовороты, о которых он наслышался от старых матросов. Готов был плыть дальше, если уж решился на этот шаг и прогреб веслом сотни верст.

— А почему же нельзя, — ответил Перейма, — хоть наши галеры и не байдаки. Только в этом деле, голубчик, нужно иметь не увальней, а ловких, смелых и зорких людей. Риск большой. Кто отважится? Суда громоздкие, прозеваешь миг — и только щепки полетят от них в том бешеном водовороте. Я уже насмотрелся. Сам на волоске был не раз.

— Как же тогда проходят купеческие суда к морю из Киева? — поинтересовался Бондаренко. — Сколько их обогнали мы на Днепре!

— Э-э, голубчик, — покачал головой Перейма, — эти не рискуют. Неподалеку от Кодацкого порога они сгружают весь свой товар на берег, как вот мы вчера, и везут его фурами и арбами за семьдесят верст вниз, до самого гирла Сухой Московки, и там грузят его на новые суда. Хотя, — задиристо взглянул на Петра, — и среди купцов попадались отчаянные люди, находили здешних рыбаков-проводников и — напрямик через все преграды!

— И не разбивались? — удивился Иван.

— Всяко бывало. Есть близ Ненасытца небольшой островок, Мастеровым называется. Не догадываешься почему? — хитровато прищурился старик. — Не ломай себе голову в догадках, я сам скажу. Там, голуби мои, когда-то нашли себе пристанище сообразительные плотники. Они из разбитых судов хорошие рыбацкие лодки мастерили. Но, наверное, мало стало им этого леса, — опустел, говорят, островок. Сохранилось лишь название в честь мастеров.

Он говорил, а сам пристально следил сквозь весельный порт за «Десной», шедшей впереди. Заметив, как быстро начала отдаляться ее высокая корма и как взвихрилась пена вдоль бортов, подошел к рулевому.

— Кажется, миновали забору. — И, обернувшись к гребцам, подал команду: — Весла на воду, голуби!

На этот раз им не салютовали с круч орудийными залпами. Не было громкой музыки, выстроившихся эскадронов в парадных мундирах, не гудели за солдатскими кордонами многолюдные толпы. Две-три кучки зевак, с любопытством рассматривавших суда со странными надстройками, десяток полицейских, мастеровые, строившие пристань, — вот и все, кто встречал опустевшую флотилию. «Днепр», «Буг», «Десну», «Сейм» пришвартовали к деревянному причалу, тянувшемуся от кирпичной четырехугольной башни саженей на двадцать в воду. Другие галеры, дубы бросили якоря вдоль берега, создав нескольковерстный частокол из судовых мачт. Спустили вице-адмиральский вымпел на флагмане. Екатерина, судя по всему, не собиралась уже возвращаться на галеру. Никто не знал, что их ждет впереди, сколько еще будут стоять под этими кручами.

Распространялись разные слухи. Одни утверждали, что галеры здесь не оставят, а через день-два прикажут вести их назад в Киев. Другие божились, будто собственными ушами слышали, что самые крупные суда вытащат воротами на левый, песчаный, берег ниже гирла Самары и повезут на волах вниз, за пороги, а там снова поставят на воду.

— Сколько же волов для этого надо?

— А где же возы такие делают — на тыщу пудов? — смеясь, спрашивали у них маловеры.

Были и такие, которые никуда не стремились. Они не против бы и до зимы стоять. Кое-как кормят, тепло, уютно. Куда порываться и зачем? Ниже — опасные пороги. Идти вверх, против течения, боже упаси! Руки поотнимаются. Не подгоняли время, пускай себе тянется — чем дольше, тем лучше.

А Петро места себе не находил. Его угнетала неизвестность, неопределенность теперешнего положения. Твердо знал, что назад не вернется, даже если его силой будут заставлять. Решится на любой поступок, чтобы продолжать свой путь.

Ивану было легче. Он быстро подружился на берегу с мастеровыми, расспросил их о строительстве Екатеринослава, поинтересовался, для чего возвели на пристани высокую каменную башню, которая так полюбилась речным чайкам. Каменщики объяснили, что якобы царица со своими приближенными собиралась осмотреть с этой башни Днепр, острова, левый берег напротив строящегося города. Но, наверное, передумала. А они и рады — меньше толчеи, можно с людьми поговорить, трубками подымить. А то ведь прогонят всех, наставят караульных с ружьями — не подступишься к пристани.

Субботним вечером всем матросам и гребцам-волонтерам объявили монаршью милость: они могут присутствовать в воскресенье утром, то есть завтра, на закладке Преображенского собора в Екатеринославе.

— Пойдем, голуби, — сказал Гнат Перейма, — посмотрим, как наша казацкая Половица становится большим городом. Слыхали, теперь уже в ней возводят каменные здания, а на моей памяти самым крупным домом на горе была хата на две половины бывшего есаула Лазаря Глобы. Так он ведь зажиточный человек был: имел целую рощу плодоносящих деревьев, две водяные мельницы под скалой и валюшу[90] на байдаках. Зарабатывал на валянии овечьей шерсти.

— Говорят, продал все Потемкину за пятьсот целковых. Князь нанял какого-то Гульбана или Гульдана, черт его знает, и велел посадить на подворье Глобы аглицкий сад. А там, где хата стояла, дворец себе начал строить, — пересказывал Сошенко услышанное на пристани от мастеровых. — Хотел взглянуть, как строят, но меня не пустили. Царицу ждут.

— Не убивайся, голубчик, — успокоил его Перейма, — увидишь. Церковь тоже на горе поставят, чтобы князю удобно было. Ступил два шага — и молись.

— Он что, всю слободу купил? — спросил Петро, вспомнив давний ночлег с Андреем Чигрином в уютном сеннике