Либби

Мы целуемся, кажется, несколько часов.

Мы целуемся даже тогда, когда кто-то вваливается в комнату и ослепляет нас, включив верхний свет, а потом поспешно уходит.

Мы целуемся, пока у него не вырастает много-много рук и его язык не начинает ласкать мое ухо. А я думаю: «Не хочу быть Полин Поттер. Не хочу, чтобы он стал моим первым. Не хочу, чтобы он вообще стал чем-то моим».

Поэтому я отстраняюсь и говорю:

– Извини, Мик из Копенгагена. Я не Полин Поттер.

Он откидывается назад и недоуменно спрашивает:

– Кто-кто?

– Неважно. По-моему, мне надо горло промочить. Извини, но я больше не хочу целоваться.

Я ожидаю, что он придет в отчаяние, но он лишь пожимает плечами и улыбается:

– Ладно.

Он помогает мне встать, и мы выходим из комнаты, пока я на ходу поправляю волосы и блузку. Я иду следом за ним, и хотя мне не хочется с ним целоваться, Мик из Копенгагена такой классный парень, что я невольно ловлю себя на мысли: «Девушка, а тебя ведь и ВПРАВДУ хотят». И чувствую себя при этом прекрасно.

Джек

Я обнаруживаю Кама на кухне, где он одну за другой опрокидывает рюмки. Белокурые волосы прилипли ко лбу, и одной рукой он обнимает девчонку, по виду вроде бы Кендру Ву (небольшого роста, азиатская внешность, заплетенные в косички длинные черные волосы).

– Что пьешь? – спрашиваю я.

Девчонка, похожая на Кендру, протягивает мне что-то коричневое и не похожее на пиво.

Я залпом вливаю это в глотку. Пищевод у меня обжигает так, словно я вдохнул пары бензина.

– Еще, – выдавливаю из себя я.

И они оба принимаются подавать мне рюмки.

Кам опорожняет свой бокал и со звоном ставит его на столешницу. Он потрясает кулаками в воздухе и издает звериный рык.

Чуть позже я продираюсь сквозь толпу гостей, ища черный ирокез, потому что слишком набрался, чтобы ехать на машине, а мне безумно хочется домой. Вот прямо сейчас. На улице, у бассейна я обнаруживаю ирокез у кого-то, кто напоминает Сета. Здесь я уже не утруждаюсь поиском примет, чтобы убедиться, что это он. Я подхожу прямо к тому, кто похож на Сета, и говорю:

– Отвези меня домой.

А он отвечает что-то типа:

– Ну да, конечно, Масс. Погоди, пока мы тут закончим.

Он подносит к губам косяк, затягивается, а потом начинает хохотать без причины.

Я вырываю у него косяк и тоже затягиваюсь, потому что, наверное, в нем и заключается тайна здешней жизни. Может, это даст мне ответы. Вместо этого я кашляю, как старикан, добрых пять минут. Кто-то протягивает мне бокал, чтобы все это запить, и тут бассейн опрокидывается, и земля тоже, а небо внезапно оказывается там, где должна быть земля. Парень с ирокезом наклоняется надо мной и спрашивает:

– Ты в порядке, брат?

Я закрываю глаза, потому что нет, я не в порядке. Мне хочется, не открывая их, заснуть здесь, на небе, где должна быть земля, но с закрытыми глазами мир переворачивается еще быстрее. Я снова открываю глаза и кое-как встаю на ноги. У меня остается единственная надежда на то, что где-то рядом может оказаться Бейли Бишоп, потому что она не пьет. Но она не всегда приходит на вечеринки, и к тому же мне никогда не разыскать ее в этой толпе блондинок. Я возвращаюсь в дом, и мне кажется, что в нем стало еще теснее, словно съехались еще ребята из трех соседних школ, пока я торчал у бассейна.

Я никого не узнаю.

Продираюсь сквозь кухню, столовую и гостиную. На меня со всех сторон орут, и какая-то девчонка хватает за руку, вцепившись в нее, как в спасательный плот. Она пахнет, как Кэролайн, но это не Кэролайн – она худая, белая, с кудрявыми волосами цвета маргарина.

– О Господи, Джек Масселин! – ахает она и целует меня в губы.

От нее разит табаком, и я отталкиваю ее.

– Массзадница, – шипит она, отворачивается и танцует со стоящими рядом людьми.

Я нарушаю все правила, созданные мной именно для таких ситуаций: не улыбаюсь, не киваю и не говорю: «Эй, да ладно тебе». Не флиртую со всеми девчонками подряд. Я смотрю всем в глаза, словно внезапно смогу распознать, кто есть кто (не распознаю). Я так долго гляжу на какого-то парня, что тот взрывается:

– Какого хрена ты вылупился?

Но мне все равно. Я чертовски взвинчен, потому что у меня такое чувство, будто я совершаю что-то опасное и меня в любой момент могут вычислить и расколоть.

Я оказываюсь в комнате, которая раза в три увеличилась в размерах, а до стен – несколько километров. Людей здесь просто море, и мне сквозь них ни за что не пройти. Я чувствую себя рок-звездой, которую совершенно незнакомые люди хватают за рубашку, за руки, за все места. Я толкаюсь сильнее, потому что где-то здесь должна быть дверь, а мне сейчас очень надо на воздух. Легкие наполняются дымом и винными парами, в ушах оглушительно бухает музыка, а мозги переполнены информацией, которую я не смогу переварить.

Я мог бы и сам домой доехать. Вот только я совсем никакой и не могу, не хочу и не должен садиться за руль.

– Где дверь? – спрашиваю я у какого-то парня.

– Что?! – кричит он.

– Дверь где?! – Я тоже ору.

– Вон там, брат, – указывает он кивком головы.

Пока я поворачиваюсь, на меня налетает какая-то девчонка, и я едва не грохаюсь. Она хватает меня за руку и смеется без умолку.

– Извини! – Не выпуская моей руки, она начинает кружиться в такт музыке. Я разжимаю пальцы.

Воздух здесь такой спертый, что, похоже, кислорода в нем не осталось. Воздуха становится все меньше, и я представляю нас лежащими неподвижно, словно сектантов после массового самоубийства. Мне нужно добраться до окна или до двери, но меня поглощает эта комната, эти люди и эта музыка. Почему они не паникуют? Все выглядят счастливыми, словно в жизни так не веселились. Почему их не волнует то, что здесь мало воздуха?

Я не припомню, чтобы у Кама был такой большой дом с запутанной планировкой, но помещение кажется необъятным. Я спрашиваю у оказавшегося рядом парня:

– Эй, как отсюда выйти?

– Что-что?

– Где здесь дверь?

– Я же тебе только что сказал, где она.

Это похоже на самое жуткое дежавю. А что, если я попал сюда навеки, пытаясь найти выход, и мне суждено снова и снова переживать одни и те же разговоры и эмоции?

В этот момент мне хочется бросить все попытки и отдаться на волю толпы, пока мы не станем двигаться, как одно огромное тело с сотнями рук, ног, ртов и глаз. Ее вес задушит меня или расплющит до состояния бумажной куклы, а потом, может быть, вынесет наружу, где меня подхватит ветром или прибьет к кусту, чтобы лежать там в вечном покое.