Из-за плеча Кама выглядывает парень с ирокезом.

– Брат, она тебя с того света вытащила.

И начинает смеяться, как полный идиот.

– Я отвезу тебя домой.

– У тебя прав нет.

– Серьезно?

– Что? Сам доеду, – бормочу я, хотя не могу, не хочу, не должен и не поеду.

– ТЫ ВЫПИЛ. Где твоя машина?

– Направо по улице. Примерно через три дома отсюда.

Она проскакивает мимо меня, так что теперь я иду за ней, уводящей меня прочь с вечеринки, и улавливаю какое-то дуновение – аромат солнечного света.

Либби

Сначала мы не произносим ни слова. Машина едет, словно на нашей мыслительной энергии, и чем больше мы сосредоточиваемся, тем быстрее она несется. Он смотрит в окно и просто сидит, но я вижу его целиком и полностью. Как одна его рука лежит на сиденье, а другая – на опущенном оконном стекле. Как время от времени фонари высвечивают золотистые искорки в его темных волосах. Ноги у него длиннее, чем у меня, и он сидит так раскованно, как будто чувствует себя в своей тарелке везде, где бы ни находился.

Он, наверное, ощущает, что я о нем думаю, потому что произносит:

– Как же здорово просто сидеть здесь. С одной целью. Зная, куда мы направляемся. Зная, что станем делать, когда доберемся. Четко, ясно и понятно.

– Похоже, да. – И я знаю, что он имеет в виду.

Джек смотрит на меня.

– Ты знаешь, кто такой Гершель Уолкер?

– Футболист?

Он присвистывает, потом издает одобрительное «ого» и потирает рукой подбородок.

– Когда не можешь выйти из дома, почти все время смотришь телевизор.

Смотришь даже то, что тебе неинтересно, вроде документалок по спортивным каналам и передач по обустройству дома.

– Ну, как тебе уже хорошо известно, он был одним из самых результативных атакующих полузащитников за всю историю футбола, так? Но в детстве и юности, похоже, боялся темноты, боялся до ужаса. Он был толстым и заикался, а детишки задразнивали его насмерть. Так что в ответ он создал внутри себя что-то вроде Невероятного Халка, который может противостоять людям и никогда не сдаваться.

Я решаю, что мне нравится Гершель Уолкер и во многих смыслах я тоже Гершель Уолкер.

– Он каждый день читал вслух и таким образом нучился не заикаться. В средней школе он начал усиленно тренироваться и к старшим классам сделался просто зверем. Он с отличием окончил школу и выиграл приз Хайсмана через три года после выступлений за команду Университета штата Джорджия. Когда он ушел из профессионалов, то начал замечать изменения в своем поведении и именно тогда обнаружил, что у него ДРЛ, диссоциативное расстройство личности. Множество личностей в одном лице. – Он показывает рукой, прямо как мистер Домингес на уроке вождения. – Вот тут перестраивайся в левый ряд.

Я перестраиваюсь и останавливаюсь у светофора.

– На следующем светофоре сверни налево на Хиллкрест.

Я мысленно представляю себе карту – мой старый район. Я изучила в нем каждую улицу в тот год, когда мне подарили первый велосипед. Я стартовала и ездила везде, а мама бежала рядом, смеялась и говорила: «Либби, ты слишком гонишь». Даже если я и не гнала. Но помню то ощущение – словно я могла поехать куда угодно и делать что угодно.

Джек говорит:

– Так что после всех лет работы над собой и стремлений к победам Гершель все-таки сник под навалившимся грузом. Когда его спрашивали о ДРЛ, он сравнивал болезнь с головными уборами – ведь в разных случаях требуются разные шапки и шляпы. Одни домашние. Другие для школы. Третьи для работы. Но при ДРЛ все головные уборы словно путаются. Дома носишь футбольный шлем, а в домашней шляпе идешь на работу…

– Слишком много разных шляп, – соглашаюсь я и думаю: «Я знаю, что это такое».

– Спустя какое-то время становится трудно их различать.

И тут я гадаю, говорим ли мы о Гершеле Уолкере или же перешли на разговор о Джеке.

Он произносит:

– По-моему, мы больше похожи на Гершеля Уолкера, чем на Мари Клариссу Блеквуд. Мне вообще-то кажется, что на нее мы совсем не похожи.

Я чувствую, что он смотрит на меня, но не спускаю глаз с дороги.

Он продолжает:

– Спасибо, что помогла мне сегодня.

– Спасла, если говорить точнее.

– Хорошо, спасибо, что спасла меня.

А вот теперь я не могу удержаться, чтобы не взглянуть на него. И он улыбается. Сначала неуверенно, словно робкий рассвет, и вот уже его улыбка сияет, как жаркий полдень. Я сижу на одной руке, чтобы не прикрывать глаза, чего мне очень хочется.

Я улыбаюсь ему.

И наши взгляды встречаются.

Никто не отводит глаз в сторону, и мне этого не хочется, даже когда я напоминаю себе, что веду машину: ау-у-у.

Медленно перевожу взгляд на дорогу и смотрю сквозь ветровое стекло, но все как в тумане. Я чувствую, что он смотрит на меня.

Девушка, тебе нужно успокоиться. Ус-по-кой-ся.

Мы попадаем в ямку, и «Ленд Ровер» издает такой звук, словно скребет днищем по асфальту.

– О Господи, хрень, а не машина, – произносит Джек.

Мы сворачиваем на мою старую улицу, Капри-лейн. Я не бывала здесь с того дня, как меня увезли в больницу. Джек что-то говорит, но я не слушаю, потому что на меня наваливаются воспоминания. Мама. Мое заточение в доме. Чувство, когда не можешь дышать, думаешь, что вот оно – я умираю. Потом спасение.

Когда я очнулась в больнице, все вокруг было белое. Синее, серое, черное, белое – словно других цветов в мире не существовало. «У тебя случился приступ паники, – сказал тогда папа. – Все образуется, но нам нужно убедиться, что он не повторится снова».

Мы все ближе подъезжаем к моему дому, и я вижу, как он наплывает на меня, только он совсем не тот, каким был, потому что, разумеется, тот дом пришлось снести, так ведь? Даже если я в последний раз видела там маму живой. Даже если все стены и двери хранили память о ней.

Я жду, пока мы проедем мимо, но Джек говорит:

– Притормози вот здесь.

Сначала я думаю, что это какая-то идиотская шутка. Но нет, он машет в сторону двухэтажного дома на другой стороне улицы и продолжает:

– Посмотрим, там ли мой брат. Если да, он сможет отвезти тебя домой.

Он вылезает из «Ленд Ровера» и шагает по дорожке.

Я не шевелюсь.

Затем я – как-то – открываю дверь. Ставлю ногу на землю. Вытягиваю себя из машины. Ставлю на землю другую ногу. И стою.

– Это твой дом? – спрашиваю я.