пальцев и черными овалами очертила ногти. Она перевела взгляд обратно на Теодора. Тот тяжело дышал, а его глаза, темнее всяких чернил, глядели на нее почти с мольбой.

– К черту! – выругалась Уинифред и притянула Дарлинга к себе, грязными пальцами пачкая его воротник и шею. Целуя его, она вымазала ему скулу, щеку, волосы – теперь весь он был ею помечен.

Теперь Уинифред уже не опиралась на стол. Теодор держал ее, а она вцепилась ему в волосы, жадно целуя губы, щеки, виски – все, до чего могла дотянуться. Дарлинг отвечал ей с не меньшей страстью, он так сильно стиснул ее талию, что она ощущала его пальцы даже через корсет. Ее желание было диким, свирепым; его – смелым и безотчетным.

Теодор проложил цепочку поцелуев от ее рта к уху. Уинифред, затаив дыхание, слушала собственное стремительное сердцебиение. Дарлинг коснулся губами ее виска и прошептал:

– «Краса, как пламень звезд, затмила небеса»[15].

Уинифред фыркнула и запрокинула голову, подставляя ему шею.

– Даже сейчас ты умудряешься цитировать свои книжки?

– Я никогда не сказал бы о красоте лучше, – пробормотал он, щекоча нежную кожу ее горла.

Уинифред затрепетала и непроизвольно сомкнула пальцы на ткани сюртука на его спине.

– Попытайся, – шепнула она.

Он на мгновение умолк, а потом заговорил, не поднимая головы:

– Ты прекрасна, как солнечный полдень. Как сверкающие ледяные капли. Ты так сияешь, что ослепляешь меня, и я забываю, зачем еще нужны глаза, кроме как для того, чтобы глядеть на тебя. И эта блестящая, совершенная, ослепительная красота – меньшее из твоих достоинств. И я знаю, что не сделал ничего, чтобы тебя заслужить.

– Меня не надо заслуживать, – возразила Уинифред, чувствуя, как горят щеки. – Я не награда. Я твоя, этого недостаточно?

Измазанное лицо Дарлинга порозовело. Уинифред почувствовала, как напряглись его пальцы на ее талии, и едва подавила дрожь от щекочущего чувства, прокатившегося по телу. Он наклонил голову, зарывшись пальцами в ее длинные светлые пряди, и снова поцеловал ее.

В этот момент Уинифред с оглушительной, пугающей ясностью осознала, что с ней что-то не так.

Она влюбилась в Теодора.

* * *

Этот тихий и уютный день они провели вдвоем. Уинифред заставила себя забыть о работе и о данных себе обещаниях и просто наслаждалась моментом совершенного, бездумного счастья. Они отмылись от чернил и потом пили чай, насмешливо глядя друг на друга поверх чашек и разговаривая о совершеннейшей ерунде, недостойной внимания. Затем они устроились на диване – сначала на внушительной дистанции друг от друга, но потом постепенно, будто невзначай, придвигаясь друг к другу. В итоге она положила голову Дарлингу на плечо, когда он обнимал ее и читал вслух свою любимую глупую пьеску. Впрочем, Уинифред больше внимания уделяла модуляциям его красивого юного мягкого голоса, нежели истории.

– Чем она тебе так нравится? – спросила она, когда Теодор закончил читать и закрыл старую тонкую книжку в мягкой обложке.

– Не знаю. Это забавная сказка о превратностях судьбы. – Он пошевелился, и Уинифред почувствовала на себе его взгляд. – Раньше я никогда не понимал, как можно полюбить в мгновение ока. Чтобы такое случилось, понадобится чудо, не меньшее, чем сок волшебного цветка. – Теодор замолчал, и Уинифред потерлась о его плечо щекой, давая ему знак продолжать. – Но когда я впервые увидел тебя, должно быть, угодил под чары короля фей.

Уинифред фыркнула, но от его слов ей стало приятно. Теодор ни разу не говорил ей прямо о любви, но она знала о ней. Знала и то, что у нее самой появились к нему чувства. Но ему позволительна подобная глупость, а ей – нет.

Под боком у Дарлинга было тепло и удобно. Ее начало клонить в сон.

– Мне жаль Деметрия, – наконец сказала она. – Он ведь не влюблен в Елену по-настоящему. Это наваждение, морок. Из-за короля он вынужден всю жизнь быть очарованным ею, хотя любит другую.

– Но ведь он счастлив! – пылко возразил Дарлинг. – Кого волнует, чары это или нет – это ведь настоящая любовь.

– Он ослеплен этой любовью и не видит ее недостатков.

– Неправда. Я думаю, настоящая сила сока волшебного цветка – это прозрение. Он видит ее всю, с ее достоинствами, недостатками, и за них же ее любит.

К горлу Уинифред подступил комок. Она лишь надеялась когда-нибудь испытать то чувство, которое Теодор называет любовью, – слепое, преданное обожание.

– Я рада, что ты так думаешь, – еле слышно ответила она.

На улице смеркалось. Мерное, глубокое дыхание юноши ее успокаивало. Уинифред сосредоточилась на нем и сама не заметила, как провалилась в дрему. Но вскоре Теодор что-то произнес. Она все так же лежала у него на плече, но не разобрала слов.

– Что-что? – сонно переспросила она.

– Я сказал, что хочу поскорее покончить с этим.

На нее будто вылили ушат ледяной воды. Чувствуя подступающую к голове панику, Уинифред сразу проснулась и распахнула глаза, но не шевельнулась. Ей вдруг стало тесно в новом, идеально подогнанном по фигуре платье.

Он говорит о них?

– О чем ты? – спокойно спросила она, хотя это стоило ей остатков силы воли.

– Я о мистере Уоррене, разумеется. Все эти многомесячные стратегии – не по мне. Я хочу покончить с ним раз и навсегда.

Уинифред пробрала дрожь облегчения, такая сильная, что даже Теодор, должно быть, ее почувствовал. Он, наверное, спишет ее на нервозность.

Когда в голосе Дарлинга появлялись эти глухие металлические нотки, Уинифред переставала его узнавать. Она попыталась образумить юношу:

– Но мы ведь делаем это не от скуки, Теодор. Иначе нам с ним просто не справиться. Ведь кто на нашей стороне? Старая кошелка из числа его бывших шпионок, фальшивомонетчица, светская леди и полупьяница-полукартежник. Мистер Уоррен же повязан с половиной города.

– Но мы ведь можем обратиться в полицию, – возразил Дарлинг. – У нас на руках все его бумаги. Он владеет притонами, публичными домами – это ведь преступление.

Удивительно, как можно дожить до девятнадцати лет – и быть настолько наивным?

Уинифред села. У нее начался нервный тик, и она прижала к веку палец.

– Полиция у него в кармане. Думаешь, он настолько глуп, чтобы угодить за решетку? Они прекрасно знают, что Уоррен преуспел в половине списка незаконной деятельности и активно осваивает другую. По-другому не сделать столько денег, сколько имеет он. К тому же теперь он завязан с крупными акционерами, которые не дадут ему увязнуть. Единственный путь – медленно подтачивать его авторитет, подрывать компетентность. Сделать так, чтобы никто не захотел иметь с ним дел. Понимаешь?

Теодор заломил руки.